ПОЕЗДКА В БЕЛЕВ
Авдотья Петровна1 сидела за пяльцами, вышивая шелками одежду на престол в Дерпт, с таким искусством, которое принесло бы честь молодой мастерице. <...>
После первых приветствий и сообщения московских, впрочем не очень и любопытных, новостей, разговор обратился тотчас к Жуковскому. Вся комната была полна воспоминанием о нем. Мы встали. Вот три картины, которые висели всегда над его письменным столом: портрет друга его молодости, его суженой, которой, однако, судьба не допустила принадлежать ему, Марьи Андреевны Протасовой, вышедшей потом замуж за дерптского профессора Мойера, ее могила в Дерпте; могила старшей сестры ее, "Светланы", Александры Андреевны, бывшей за А. Ф. Воейковым. Об этих картинах упоминает Зейдлиц в биографии Жуковского, который, отъезжая в чужие края, оставил было их у него в Петербурге, потом воскликнул в задумчивости, между тем как Зейдлиц подписывал у него какую-то деловую бумагу: "Нет, я с ними не расстанусь!" С этими словами он вынул их из рам, сложил и велел отнести в свою карету2. С тех пор они висели у него всегда перед глазами в его кабинете, а по кончине его достались А<вдотье> П<етровне>. Тут же портрет Александры Андреевны Воейковой и картина, представляющая Жуковского с А. И. и Н. И. Тургеневыми, у решетки Летнего сада, на проводах Сергея Ивановича3. На другой стороне портрет Жуковского почти во весь рост и портрет дочери Анны Петровны Зонтаг с ее мужем. <...>
<...> К портретам, приводившим живо на память прошедшее время, присоединились три тома писем Жуковского, обнимающих всю его жизнь и хранящихся в особом кивоте у А. П., и, наконец, живые рассказы, которых не заменяют никакие картины и никакие писания.
Мне хотелось узнать об отношениях Воейкова к семейству Протасовых. Жуковский привез его после путешествия, а познакомился с ним в Москве, вскоре по выходе из пансиона.
Мягкость, нерешительность, какая-то особая мистическая покорность обстоятельствам или воле Провидения, как он сам говорил, вот отличительные свойства Жуковского, бывшего не способным ни к каким энергическим действиям. Эта мягкость помешала ему соединиться с предметом любви своей и побудила согласиться на брак ее с посторонним человеком.
Авдотья Петровна была особенно дружна с Марьей Андреевной. Она увидела ее в день ее смерти 1823 года, и вот каким образом: в деревне у нее сильно занемог ребенок, сын Рафаил двух лет, которого она горячо любила. Однажды он сильно страдал, сидя на своей кроватке. Она не спускала с него глаз, но вдруг нечаянно взглянула на дверь и видит так живо входящую Марью Андреевну, что бросается к ней навстречу, восклицая: "Маша!" Но в дверях никого и ничего не было. Ей сделалось дурно. В эту самую ночь, в этот самый час скончалась в Дерпте Марья Андреевна4. <...>
Зашла речь о детях Жуковского. Не странно ли располагается судьба русских людей. Дети Жуковского должны бы, кажется, здесь, в Белеве, найти себе приют, на руках у друзей их отца! Нет, они отброшены на берега Рейна и едва ли знают настолько русский язык, чтоб понимать сочинения своего отца. Авдотья Петровна годами не имеет от них известия.
Так воспитаны отдельно дети Карамзина и очутились в конных артиллеристах. О детях Пушкина и говорить нечего: где они, что они! Какое сношение имеем мы с детьми Хомякова, о которых так горячо писал ко мне Шевырев из Италии. Мы только встречаемся с ними случайно. Молодое поколение вообще как будто чуждается старых друзей. Грустно, а ничего не сделаешь, как говорят наши деловые люди. Мы были гораздо привязаннее к старому, старым и старине: вот, например, - готовишься уже на том свете встретиться с Жуковским, а нет, и на этом еще с удовольствием посещаешь место его рождения и воспитания; собственные же дети и знать их не хотят. Впрочем, может быть, это старческое мое брюзжание.
<...> Мы сделали план с Н. А.5, чтоб завтра, в пятницу, отобедать пораньше и тотчас поехать в Белев, завернуть по дороге в Мишенское, колыбель Жуковского, в Белеве взять тройку, чтоб ехать через Козельск в Оптину пустынь. <...> В субботу поутру, после обедни, из Оптиной пустыни отправиться в Долбино, навестить вдову Ивана Васильевича6 и осмотреть места, где провел он последние годы своей жизни. <...> План наш был исполнен, но только в первой его части. Утро в пятницу прошло в воспоминаниях о всех членах замечательного семейства и о наших общих друзьях, которых число беспрестанно уменьшается. После раннего обеда мы тотчас отправились.
Мишенское находится в трех верстах от дороги, немного в сторону. Заросший травою двор, ветхие службы, низенький одноэтажный дом, полуразвалившиеся флигеля, запущенный сад - все это уже не в том виде, как было, когда родился и жил здесь Жуковский. Одна церковь сохранилась совершенно. И холм в ее соседстве, с крутым обрывом над обширною, ровною луговиною, - холм, на котором Жуковский перевел "Сельское кладбище", Грееву элегию, напечатанную Карамзиным в "Вестнике Европы" 1803 года7.
Уже бледнеет день, скрываясь за горою,
Шумящие стада толпятся над рекой,
Усталый селянин медлительной стопою
Идет, задумавшись, в шалаш покойный свой8.
С неизъяснимым удовольствием припоминал я здесь разные стихотворения Жуковского и всю жизнь его, с которою особенно познакомил теперь нас, его соотечественников, Зейдлиц.
Характер Жуковского есть наше сокровище. Никто больше его не подходит к Карамзину, впрочем одною стороною. Карамзин - тому нет уже образца.
Мишенское, село почти подгородное, где Жуковский родился, воспитывался, где открылся его талант и где он сделал первые опыты, где погребен его отец и его друзья, должно бы быть как-нибудь обращено на общественное доброе дело. Владетельница его, дочь Анны Петровны Зонтаг, рожденной Юшковой, племянницы по матери Жуковского, в замужестве за австрийским чиновником, поселившаяся в Австрии, уступит охотно господскую усадьбу с садами и службами под благотворительное заведение. Пусть бы здесь воспитывались бедные белевские девочки, а в Белеве мальчики. Выручка от сочинений Жуковского могла бы быть обращена хоть отчасти на содержание. Много соберут друзья и родные. Остальное, верно, будет рад пожаловать августейший воспитанник. А всего лучше приобрести Мишенское сыну Жуковского и здесь поселиться. <...>
Было еще светло. Мы отправились осмотреть так называемый дом Жуковского9, выстроенный им для его матери, где он жил с нею, впрочем, одну только зиму. Князь Вяземский думает устроить здесь училище. Дом этот находится почти за городом - и, разумеется, должен быть возобновлен, если помещать в нем какое-нибудь заведение. Выстроенный с лишком 60 лет назад, он теперь чуть держится. Здесь жил Жуковский зиму 180.. года10. К этим покоям относятся следующие места из писем Марьи Андреевны Мойер, друга души его со времен детства, от которой он должен был отказаться, повинуясь непреклонной воле ее матери, не хотевшей нарушить закон о родстве, хоть и не совсем близком (из письма Зейдлица).
Мы обошли все комнаты в верхнем этаже, где помещается хозяин, бедный чиновник, обремененный многочисленным семейством. Ему очень хочется освободиться от дома, составляющего все его достояние. Передать ему цену - доброе дело в память о Жуковском. При доме есть порядочный сад, то есть пустырь с несколькими яблонями, заросший травою, где можно развести сад. Училище по отдаленности от средины города устроивать здесь нельзя: учеников сюда и калачом не приманишь, а разве приют, где дети жили бы безвыходно или по крайней мере оставались на целый день, - или, наконец, перевести сюда городскую библиотеку Жуковского. Что-нибудь, а надо делать поскорее.
Нынешний государь был в этом доме еще наследником в 1837 году11, подарил тогдашнему владельцу, какому-то чиновнику, золотую табакерку и сказал: "Береги же дом Жуковского!" Добрый человек так возгордился, что к нему приступу не было. Потом, по отъезде великого князя, он поскакал по городу без шляпы, держа пожалованную табакерку над головою, и начал вести себя непристойно, делать разные грубости начальникам. Напрасно они увещевали его. "Наследник велел мне беречь дом Жуковского", - твердил он в ответ и оправдание. Ему велели подать в отставку. "Никто не может меня отставить. Мне наследник велел беречь дом Жуковского", - повторял он беспрестанно и написал грубое письмо к губернатору12.
Между тем смерклось, домой мы воротились уже поздно вечером, и разговор обратился опять к старине. Авдотья Петровна рассказала нам несколько примечательных случаев из жизни покойных обитателей этой исторической местности.
Жуковский был в Белеве в последний раз в 1837 году, путешествуя с наследником, нынешним государем. Не доезжая Москвы, он испросил себе увольнение на несколько дней, чтоб посетить свою родину. Авдотья Петровна только что воротилась тогда из-за границы, где во Франкфурте-на-Майне была свидетельницею городских приготовлений поднесть лавровый венок осьмидесятилетнему Гете13. Она вздумала увенчать таким венком и Жуковского в его родном городе и сообщила эту мысль обывателям. Венок был заказан в Москве по ее рисунку: числом листов соответствовал числу лет Жуковского, вставленными изумрудами изображались капли росы. В Туле наследник узнал как-то о приготовленном торжестве и сказал Жуковскому, что его собираются увенчать в Белеве. Жуковский написал тотчас Авдотье Петровне, чтобы она убедила белевцев отложить их намерение: иначе он не приедет. Это очень огорчило Авдотью Петровну, но делать было нечего, и она должна была оставить свою мысль, стоившую ей очень дорого. Жуковскому была поднесена хлеб-соль на серебряном блюде. Его встретил весь город; вечером была иллюминация, и он прогуливался по бульвару, окруженный толпою.
Обед в пятницу приготовлен был в библиотеке Жуковского. Она украшена была, как и портрет Жуковского, цветами и зеленью. При входе играла музыка, крыльцо окружено толпами народа. <...>
<РЕЧЬ М. П. ПОГОДИНА НА ОБЕДЕ,
ДАННОМ В ЕГО ЧЕСТЬ>
Я приехал в Белев на пути в Киев, чтоб посетить дорогих друзей, из которых, осмеливаюсь так назвать, старшая, Авдотья Петровна Елагина, была добрым гением всех моих товарищей, старших и младших, во все продолжение нашей литературной и общественной жизни, от которой все мы, в случае нужды, получали всегда и советы, и одобрение, и утешение.
Второй моей целью было увидеть места, освященные началом поэтической деятельности Жуковского, который, вслед за Карамзиным, имел благотворное влияние на все наше поколение, теперь уже отживающее свой век. Мне хотелось увидеть места, где, в кругу родных, получил он первые самые сильные впечатления, где он делал первые свои опыты, произнес первые звуки, которые впоследствии отозвались на судьбе всей русской словесности - и на душе его августейшего воспитанника, нынешнего государя-освободителя. Вот в какой связи находится Белев с современною русскою жизнию и, следовательно, всею русскою историею.
И вам угодно было, Мм. гг., чтобы в этих приснопамятных местах я получил такой лестный для меня знак внимания и сочувствия к моим посильным трудам или хоть к добрым намерениям!
Не стану говорить, какое новое удовольствие ощущаю в эти минуты, удовольствие неожиданное и тем более сладкое.
В 1845 году я имел честь принимать участие в открытии памятника Карамзину в Симбирске. За столом мне привелось высказать желание, чтобы в Симбирске всегда находились люди, готовые идти по следам Карамзиных, Дмитриевых, Тургеневых, Языковых, тамошних уроженцев. Здесь, в Белеве, позвольте мне пожелать, чтоб духовное наследство Жуковского и, если могу присоединить к нему Киреевских, его близких родных и последователей, - эта искренняя горячая любовь к добру, просвещению, свободе, благородной, человечной, благочестивой, всегда здесь не только не оскудевала, но развивалась, процветала и распространялась на пользу и славу Отечества. <...>
Кстати, приложу здесь краткую записку о Жуковском12, написанной для меня и напечатанной в "Москвитянине", но с некоторыми новыми подробностями. Впрочем, повторение таких сведений не мешает, а сходство служит подтверждением достоверности.
Жуковский родился в 1783 году, в двух верстах от Белева, в селе Мишенском, известном в округе живописным своим местоположением. Из первого его младенчества дошел до меня один только рассказ. Старушка наша мама, входя однажды в большую гостиную, обомлела от изумления, увидя на полу, в дверях, явление Богородицына образа: образ этот висел в углу, высоко на стене, и Жуковский, стоя на четвереньках, срисовал его через всю горницу, мелком на полу. В 90-м году переехал он из Мишенского в Тулу (где мой отец, П. Н. Юшков, служил). Сперва ходил он в народное училище, но оттуда был выгнан за неспособностью; потом учился дома, у Филата Гавриловича Покровского (печатавшего некоторые статьи в "Приятном и полезном препровождении времени", под именем Пустынника Алаунской горы), у г-на Жоли и иных. Тут начал он писать стихи и трагедии. Первая была, кажется, "Камилл, или Освобожденный Рим"; вторая - "Г-жа де Латур", из "Павла и Виргинии". Первую сыграли благополучно все дети между собою; представление второй неудачно кончилось, потому что зрители вместо платы принесли актерам конфект. В 96-м записали Жуковского в военную службу, и г. Постников, капитан Кексгольмского гренадерского полка {Нашлось письмо Жуковского из Кексгольма, где он описывает прибытие туда Суворова.}, отвез его в этот полк в Финляндию и через 2 или 3 года3 привез назад в Тулу чуть ли не офицером в отставке. Тут начались у нас разные военные игры. Жуковский с линейкой в руках учил нас, девочек, маршировать; были сражения и пр. В 97-м, после кончины моей матери, Жуковский написал оду "К добродетели". Тогда же переселились мы все из Тулы в Мишенское и стали ездить ежегодно в Москву. В Москве Жуковский вступил в Университетский благородный пансион и скоро стал писать много и печатать в журналах, при пансионе издаваемых: "Утренняя заря" и пр., о которых может рассказать вам Антонский. Чуть ли не в тот же год стали они собираться к Воейкову на дачу на Девичье поле; установили литературное общество, и каждый член приносил еженедельно что-нибудь своего, для прочтения; Жуковский, двое Тургеневых, Андрей и Александр; двое Кайсаровых, Андрей и Михаил, Родзянка, который после сошел с ума, Воейков, Афросимов, Сухотин и многие другие. Мерзляков был главным руководителем и председателем. Кайсаров писал протоколы их заседаний. Скоро это общество сделалось подозрительно полиции и рассеялось, но, конечно, тут положено основание всему литературному поприщу Жуковского. В это же время, несмотря на ученье пансионское, Жуковский был записан в Соляной конторе и служил кем-то. Летом, уезжая в деревню, переводил он комедии Коцебу4, некоторые немецкие романы, "Мальчик у ручья"5 (который потому и назван "Мальчик у ручья", что начинается так: "Вильям сидел у ручья и плакал"), и Флорианова "Дон-Кихота". В 802 напечатал он первый важный стихотворный перевод свой: Грееву элегию, в "Вестнике" Карамзина; и потом, ободряемый похвалою Карамзина, сочинил также для "Вестника" повесть "Вадим Новогородский", которую не кончил, огорчившись смертью Андрея Тургенева, памяти которого и посвятил первый труд свой; половину года проводил он в Мишенском, там написал "Людмилу", "Громобоя" и прочитывал почти ежедневно стихи свои старушке, нашей бабушке, которая ими радовалась. - В 808 принял на себя издание "Вестника Европы" и, кажется, два года издавал его один ("Марьина роща"), потом с Каченовским, которому наконец передал его совсем. В 805 еще построил он собств<енный> дом, но провел там (вместе с семьей своей) только один год или, лучше сказать, одну зиму. В 811, после смерти бабушки, поселился он подле Орла, в деревне у тетки моей Протасовой6, и тут написал послания "К Филалету", "К Батюшкову" и многие мелкие стихотворения. В 12-м, 2 августа, уехал к армии, не в силах будучи выносить слухи о победах и приближении французов. В Бородинском сражении был он в строю, в полку, собранном почти из волонтеров, на которых большое впечатление производили долетавшие к ним ядра. После взятия Москвы Кайсаров представил Жуковского Кутузову; с тех пор он был при нем, писал бюллетени, однако ж они не нравились и большая часть переделывалась Скобелевым на иной лад7. - После сражения при Красном занемог он сильной горячкой и долго не мог оправиться; тут отпустили его домой, он воротился к нам 6-го генваря 813, на себе испытав ужасы и бедствия этой войны. Весь 13-й год жили мы под Орлом, в деревне Протасовой; тут написал он послание Воейкову, перевел "Ивиковых журавлей", "Адельстана", "Светлану", "Пустынника" и почти все романсы и песни. В 14-м переехал он ко мне подле Белева же и тут написал "Эолову арфу", "Ахилла", перевел прочие баллады, "Библию", "Аббадону" и написал "Послание к Александру", за которое получил перстень и приглашение явиться в Петербург, что он, однако же, не сделал. В 15-м, в марте, уехал в Дерпт, где также у него было приятное литературное общество. В 16-м был назначен учителем рус<ского> языка к Александре Федоровне8, в 17-м родился Александр Николаевич. Извините; мне скучно писать о Жуковском одни числа, а больше не смею. Его каждый день своею возвышенностию и чистотою мог бы служить образцом сердцу, стремящемуся к добру; если б попросить у него позволения написать его биографию, вероятно, можно бы сказать иное. Такая жизнь, не только недоступная пороку, но деятельно-прекрасная, могла бы служить опорою тем, кто постоянную возвышенность не считает мечтательным бредом, или [Думаю, что о первой юности может многое сказать вам Антонский; я просила еще одного человека (очень скучного педанта, потому к вам его и не посылаю собственнолично) написать, что он знает о тех годах, когда издавался "Вестник". Авось вы что-нибудь и составите.]
Комментарии
"Московский вестник" и Москв., историк, профессор Московского университета, видный деятель славянофильства. Знакомство Жуковского с Погодиным относится скорее всего к 1826 г. в доме Елагиных-Киреевских; в конце 1820-х годов они уже переписываются по поводу издания "Московского вестника". Летом 1831 г. в Царском Селе Погодин читал Жуковскому и Пушкину свою трагедию "Петр I". Жуковский был знаком и с другими произведениями Погодина (Барсуков, т. 2, с. 166; т. 3, с. 344, 346). В библиотеке поэта сохранились многочисленные сочинения Погодина, в том числе с дарственными надписями (ЦГАЛИ. Ф. 198. Оп. 1. Ед. хр. 37. Л. 79 об. --89 об.). В 1842 г. Погодин посетил Жуковского в Дюссельдорфе и оставил описание его дома (см. свидетельства Н. П. Барсукова в наст. изд.). Сохранилась их переписка за эти годы (РА. 1899. Кн. 3, No 10. С. 302--310).
годы Жуковского, и в Белев. Воспоминания об этой поездке Погодин, видимо, хотел напечатать, но статья осталась незаконченной и недоработанной. Текст воспоминаний публикуется по рукописи с небольшим сокращением. В рукописи воспоминаний М. П. Погодина находится копия записки А. П. Елагиной о Жуковском, составленной, по свидетельству Погодина, для С. П. Шевырева. Окончание этой записки обнаружено в отдельной единице хранения в том же фонде М. П. Погодина.
ПОЕЗДКА В БЕЛЕВ
(Стр. 464)
РГБ. Пог. I. К. 42. Ед. хр. 1 в. Л. 7--12, 14--15, 17--24, 26--28; Пог. III. К. 18. Ед. хр. 23. Л. 29.
1 Авдотья Петровна
2 См. изложение этого эпизода в воспоминаниях К. К. Зейдлица в наст. изд.
3 Вероятно, речь идет о той же самой картине, которую описал И. В. Киреевский, - три мужские фигуры у решетки (см. наст. изд.).
4 Этот же рассказ А. П. Елагиной Жуковский приводит в своей статье "Нечто о привидениях" (ср.: Изд. Архангельского,
5 Н. А. -- Николай Алексеевич Елагин, старший сын А. П. Елагиной от второго брака.
6 ... вдову Ивана Васильевича -- Н. П. Киреевскую, урожд. Арбеневу.
7 "Сельское кладбище" была опубликована в 1802 г.
8 Уже бледнеет день... -- цитата из элегии "Сельское кладбище".
9 (РА. 1871. Стб. 0147); к началу зимы 1805 г. он уже поселился в нем. Позже, в 1806--1807 гг., он бывал в нем наездами.
10
11 Во время путешествия наследника по России 19--22 июля 1837 г. Жуковский и наследник посетили Белев.
12 Эта история с протоколистом Емельяновым подтверждается дневниковой записью Жуковского от 20 июля 1837 г.: "... Протоколист сходит с ума" (Дневники, с. 343) и письмом С. А. Юрьевича, флигель-адъютанта наследника (РА.
13 Хронологическая неувязка в воспоминаниях Погодина: 80-летний юбилей Гете праздновался в 1829 г.; в 1832 г. поэт умер, а Елагина прожила за границей два года (1835--1836), поэтому никак не могла быть свидетельницей увенчания Гете.
<РЕЧЬ M. П. ПОГОДИНА НА ОБЕДЕ, ДАННОМ В ЕГО ЧЕСТЬ>
(Стр. 467)
1 ... краткую записку о Жуковском... "О значении Жуковского в русской жизни и в поэзии".
2 ... запискою ее покойной сестры... -- Имеется в виду статья А. П. Зонтаг "Несколько слов о детстве Жуковского", написанная по просьбе М. П. Погодина для Москв.
3 Ошибка памяти А. П. Елагиной: Жуковского только собрались записать в военную службу, как вышел указ Павла I о запрещении записывать малолетних дворян в военную службу; поэтому Жуковский пробыл в отъезде не 2--3 года, а несколько месяцев.
4 -- В 1802 г. Жуковский перевел комедию Коцебу "Ложный стыд". Другие переводы комедий Коцебу Жуковским неизвестны, хотя, по свидетельству А. И. Тургенева, связавшего переводы с Дружеским литературным обществом, "с поправками Жуковского появился в печати почти весь театр Коцебу" (РА. 1877. No 8. С. 487).
5 Имеется в виду роман А. Коцебу, переведенный Жуковским в 1800 г. под названием "Мальчик у ручья".
6 ... в деревне у тетки моей Протасовой...
7 Это свидетельство А. П. Елагиной расходится с воспоминаниями И. П. Липранди в наст. изд.
8 Ошибка памяти Елагиной: преподавателем русского языка при вел. княгине Жуковский был назначен в октябре 1817 г.