ИЗ ПРИМЕЧАНИЙ
К "ОЧЕРКУ ЖИЗНИ И ПОЭЗИИ ЖУКОВСКОГО"
<...> Здесь я говорю по собственным своим воспоминаниям. Вскоре после появления в "Современнике" (январь 1838 г.) моего перевода "Мазепы" Байрона (который еще в рукописи был прочитан Жуковским)1 Василий Андреевич через Плетнева попросил меня к себе. Он жил тогда в так называемом Шепелевском доме (части Зимнего дворца, где ныне императорский музей). Я поднялся к нему в верхний этаж этого высокого здания и застал его работающим, в халате, стоя перед конторкой. Он принял меня очень приветливо, похвалил мой перевод, расспрашивал о моих занятиях и, между прочим, советовал изучать историю Карамзина как лучший источник истинной поэзии. Потом он водил меня по своим комнатам и показывал на подоконниках множество картонок, в которых хранились автографы его сочинений. Сбираясь ехать за границу в свите наследника, он намерен был в Швеции познакомиться с Тегнером2 "Фритиоф-саги"3. Это свидание произвело на меня глубокое впечатление, и я тогда же написал сонет, который, однако ж, не только не поднес ему, но и никому до сих пор не сообщал. Кстати, помещаю его здесь, в примечаниях к моей академической речи:
ЖУКОВСКОМУ
Благодарю тебя, возвышенный поэт!
Едва ступил я шаг на поприще мне новом,
И сил мне придал ты своим волшебным словом.
Благодарю! священ мне будет твой совет:
Я душу закалить хочу в труде суровом,
Награды только в нем искать даю обет;
Хвала судьбе: сбылись давнишние мечты:
Того, чье имя мне так драгоценно было,
Кто пел так сладостно, так нежно, так уныло,
Того узнал и я: сей глас, сии черты
Мне будет спутником и гений красоты.
(1838)
В следующем году Жуковский оказал мне важную услугу. В то время я еще служил в государственной канцелярии, но страстно желал перейти на ученое поприще, и именно в Финляндию, где открывались виды на университетскую кафедру по русской литературе. Узнав о том, Жуковский вытребовал у меня записку о плане будущих моих занятий и сам отвез ее к тогдашнему министру, статс-секретарю Великого Княжества Финляндского барону Ребиндеру. Таким образом Жуковский помог мне сделаться из чиновника ученым. <...>
<...> При складе своего ума, при своей наклонности к чудесному и сверхъестественному, Жуковский, между прочим, пристрастился к средневековому миру, к сказкам о рыцарях и их замках, о духах и привидениях. Это была одна из тех областей поэзии, которая пришлась наиболее по вкусу тогдашней русской молодежи. Явилось бесчисленное множество подражателей этого направления литературы. Даже в учебных заведениях молодые люди упражнялись в сочинении рыцарских сказок такого рода, в рисовании к ним картинок с замками, луной и гробницами. Говорю опять по своим воспоминаниям: поступив, в 1823 году, в Царскосельский лицейский пансион, я видел подобные произведения пера и кисти в тетрадях моих товарищей. Одним из любимых романсов, которые пелись тогда в этом заведении, рядом с "Черною шалью" Пушкина было положенное на музыку стихотворение Жуковского "Дубрава шумит"4<...>
Комментарии
Яков Карлович Грот (1812--1893) - филолог, историк литературы, друг и постоянный адресат П. А. Плетнева, через которого в начале 1838 г. и познакомился с Жуковским. Многолетняя переписка Плетнева и Грота (см. в наст. изд.), в которой Жуковский едва ли не главная фигура, стала для будущего историка литературы источником знаний о поэте, изложенных с таким увлечением близко знавшим Жуковского учителем.
К столетнему юбилею Жуковского Грот создает "Очерк жизни и творчества Жуковского" (1883). Это сочинение - изложение академической речи Грота - дает представление о поэте, его творчестве, но не включает мемуарного материала. Восполняя этот пробел, при публикации "Очерка..." Я. К. Грот снабдил его примечаниями, написанными "по собственным воспоминаниям". Точность их подтверждается перепиской Жуковского и Плетнева 1840-х годов, где говорится о Гроте. Краткие воспоминания Грота дополняют портрет Жуковского - наставника молодых талантов, ходатая, популярного поэта.
ИЗ ПРИМЕЧАНИЙ К "ОЧЕРКУ ЖИЗНИ И ПОЭЗИИ ЖУКОВСКОГО"
Очерк жизни и поэзии Жуковского / Сост. Я. К. Гротом. СПб., 1883. С. 29--31.
1 Гротовский перевод "Мазепы" Байрона удостоился похвалы Жуковского. См.: К биографии Якова Карловича Грота. СПб., 1895. С. 7.
2 Встретиться с Тегнером Жуковскому, видимо, не удалось, так как в дневнике в записях о пребывании в Швеции имя Тегнера не упоминается (Дневники,
3 "передать приложенный манускрипт нашему молодому поэту", которого он побуждал "убедительно продолжать прекрасный труд сей и не выпускать его из рук, пока его поэтическая совесть не будет совершенно в ладу сама с собою" (Изв. Отд. рус. яз. и словесности. СПб., 1901. Т. 6, кн. 2. С. 19). В ответе Жуковскому Плетнев писал: "Манускрипт Гроту я доставил. Он в восхищении от вашего одобрения - выпросил у меня позволение переписать для себя ваше письмо ко мне" (Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского дома, 1980. Л., 1984. С. 119). В 1841 г. перевод Грота выходит отдельной брошюрой (Фритиоф, скандинавский богатырь / Поэма Тегнера в русском переводе Я. Грота. Гельсингфорс, 1841), а уже 2 июня 1841 г. Плетнев сообщает Жуковскому: "Но думаю, что истинное доставил вам удовольствие присылкою "Фритиофа", что мне поручил Грот" (там же, с. 124). В библиотеке Жуковского сохранился, видимо, этот экземпляр, к сожалению без обложки, где могла быть дарственная надпись (Описание, No 398).
4 "Дубрава шумит". "Тоска по милом": А. Н. Верстовского (1827) и М. И. Глинки (1833), который озаглавил его "Дубрава шумит". Но так как речь идет о времени, когда еще не появился романс Глинки (Грот учился в Лицее в 1826--1832 гг.), то, видимо, пели лицеисты романс Верстовского, который появился почти одновременно с кантатою "Черная шаль" на стихи Пушкина того же композитора.