ИЗ "ЗАПИСОК О МОЕЙ ЖИЗНИ"
<...> Пушкин любил Кюхельбекера, но жестоко над ним издевался. Жуковский был зван куда-то на вечер и не явился. Когда его спросили, зачем он не был, он отвечал: "Мне что-то нездоровилось уж накануне, к тому пришел Кюхельбекер, и я остался дома". Пушкин написал:
За ужином объелся я,
Да Яков запер дверь оплошно,
Так было мне, мои друзья,
И кюхельбекерно, и тошно.
Кюхельбекер взбесился и вызвал его на дуэль. Пушкин принял вызов. Оба выстрелили, но пистолеты заряжены были клюквою, и дело кончилось ничем. <...>
<...> Карамзинолатрия1 достигла у его чтителей высшей степени: кто только осмелился сомневаться в непогрешимости их идола, того предавали проклятию и преследовали не только литературно. Гораздо легче было ладить с самим Карамзиным, человеком кротким и благодушным, нежели с его исступленными сеидами2. Дух партии их был так силен, что они предавали острацизму достойнейших людей, дерзавших не обожать Карамзина, но и приближали к себе гнусных уродов, подделывавшихся под их тон, как, например, вора Жихарева, воришку Боголюбова, мужеложника Вигеля, величайшего в мире подлеца Воейкова3. Второю собинкою4 этого круга был Жуковский. Его любили, честили, боготворили. Малейшее сомнение в совершенстве его стихов считалось преступлением. Выгоды Жуковского были выше всего. Павел Александрович Никольский, издавая "Пантеон русской поэзии"5, не думал, что может повредить Жуковскому, помещая в "Пантеоне" его стихотворения. Александр Тургенев увидел в этом денежный ущерб для Жуковского, которого сочинения тогда еще не были напечатаны полным собранием, и однажды, заговорив о них с Гнедичем на обеде у графини Строгановой, назвал Никольского вором. Гнедич вступился за Никольского. Вышла побранка, едва не кончившаяся дуэлью. Никольский, узнав о том, перестал печатать в "Пантеоне" сочинения Жуковского. <...>
<...> В 1820 году Жуковский принес ко мне русский перевод одной сказочки Перро, переведенной с французского ученицею его, великою княгинею Александрою Федоровною, и просил, чтоб я напечатал ее в своей типографии в числе десяти экземпляров, но с тем, чтоб эта книжка не была в обыкновенной цензуре, что он говорил об этом князю Голицыну, и князь, изъявив свое согласие, обещал известить меня официально о напечатании ее без обыкновенных формальностей. Великая княгиня хотела по этой книжечке учить читать своего сына. Я напечатал книжечку. Нет извещения от Голицына. Жуковский пишет из Павловска, что в<еликая> к<нягиня> ждет оттисков. Что тут делать? Я повез рукопись к цензору Тимковскому, и он подписал ее. Вслед за этим послал экземпляры Жуковскому. Вдруг поднялась буря. Голицын, забыв (?) об обещании, данном Жуковскому, написал к военному губернатору графу Милорадовичу, что в типографии Греча напечатана книга, не дозволенная цензурою, и просил поступить с содержателем типографии на основании законов. Г<раф> потребовал у меня объяснения. Я представил рукопись, одобренную Тимковским за две недели пред тем, и сказал, что одобрение не выставлено на заглавном листке по ошибке фактора типографии. Дело тем и кончилось. Хорошо было, что я не положился на словесное позволение министра: было бы мне много хлопот. Добрый Жуковский очень сожалел о неприятности, сделанной мне, и говорил мне, что выговаривал князю [Голицыну], а тот извинился, что запрос, им подписанный, был составлен без его ведома в его канцелярии. <...>
<...> [О юбилее Крылова.] Стали считать и нашли, что он трудился на Парнасе долее пятидесяти лет. Тут я предложил отпраздновать его юбилей6. Мысль эту приняли с единодушным восторгом. Составили план празднества и назначили членов-учредителей комитета. Выбраны были: А. Н. Оленин, граф Мих. Ю. Виельгорский, К. П. Брюллов, Кукольник, Карлгоф и я7. <...> Дело поступило для исполнения в III Отделение государевой канцелярии, которое, найдя, что оно подлежит исполнению со стороны министерства народного просвещения, отправило его к Уварову. Что же он сделал? В досаде на то, что не он был избран председателем комитета, он исключил из числа учредителей графа Виельгорского, Брюллова, Кукольника и меня и назначил на место их Жуковского, князя Одоевского и еще кого-то из своих клевретов. Я не знал этого и, слышав только, что государь принял наше предложение с удовольствием, ждал официального о том уведомления. Вдруг получаю письмо от Жуковского с уведомлением об имеющем быть юбилее и с препровождением пятидесяти билетов для раздачи желающим в нем участвовать. Это меня взбесило. Устранили учредителей юбилея от участия в нем и еще дразнят. Я возвратил билеты Жуковскому при письме, в котором объявил, что не только не берусь раздавать билеты, но и сам не пойду на юбилей. В этом случае я поступил неосмотрительно: мне надлежало бы самому пойти к Жуковскому и с ним объясниться. <...> Воейков напечатал в "Инвалиде", что мы с Булгариным не хотели участвовать в юбилее. Жуковский, не зная истинного положения дела, возразил в "Инвалиде", что прислал ко мне билеты за несколько дней и я от них отказался8.
<...> С Жуковским объяснился я о деле юбилея не прежде 1843 года, когда посетил его, проезжая чрез Эмс. Это объяснение происходило в присутствии Гоголя. Между тем Жуковский, по случаю того же юбилея, чуть не рассорился с Уваровым. В речи своей на юбилее Жуковский упомянул с теплым участием о Пушкине9, которого Уваров ненавидел за стихи его на выздоровление Шереметева10. где именно) была напечатана вполне11. <...>
<...> Александр Воейков вышел из службы при императоре Павле, начал шалить, играть, пить и спустил все свои две тысячи душ; шатался среди самого гнусного общества, ездил по разным губерниям и как-то заехал в Белев, где жил Жуковский, знакомый с ним по Москве12. Воейков имел природное остроумие и дар писать стихи, знал с грехом пополам французский язык и более ничего. В Белеве втерся он в круг Жуковского, который имел удивительную слабость к пустым людям, терпел их и помогал им13. <...>
В 1812 году пошел он было в ополчение, но был ли на действительной службе и какие совершил подвиги - неизвестно14. Он воротился, по окончании войны, в Россию, в Белев, где готовилось ему неожиданное и незаслуженное счастие. Там жила одна почтенная дама, Катерина Афанасьевна Протасова, урожденная Бунина, мать Александры Андреевны и Марии Андреевны. Должно знать, что отец ее, Бунин, вне брака прижил Василия Андреевича Жуковского. Жуковский жил у сестры, как сын родной, и, весьма естественно, влюбился в одну из дочерей ее, Марью Андреевну. Я не знал ее лично, а слышал, что она не была такая красавица, как сестра ее, но также женщина умная, милая и кроткая. Жуковский, на основании буквы законов, мог бы вступить в брак с нею; но Катерина Афанасьевна, боясь греха, не соглашалась выдать дочь за дядю, и это препятствие к исполнению его единственного желания, к достижению счастия и отрады в жизни внушило ему то глубокое уныние, то безотрадное на земле чувство, которым дышат все его стихотворения. Шиллер был счастливее его.
Марья Андреевна вышла впоследствии замуж за достойного человека, дерптского профессора Мойера, составила его счастие, но сама жила недолго. Александра Андреевна сделалась предметом страсти Воейкова. <...> Непритворная, как казалось, горесть его тронула весь женский мир, к которому, по мягкости сердца, принадлежал и Жуковский; <...> Воейков посватался, и Сашеньку за него отдали. <...> Вот Жуковский написал Александру Тургеневу: "Спаси и помилуй! найди место Воейкову, нельзя ли на вакансию Андрея Кайсарова?" (убитого при Рейхенбахе). Тургенев привел в движение свою артиллерию, и Воейков был определен ординарным профессором русской словесности в Дерптском университете. Он был совершенный невежда: на лекциях своих, на которые являлся очень редко, не преподавал ничего, а только читал стихи Жуковского и Батюшкова, приправляя свое чтение насмешками над Хвостовым, Шишковым и пр. Немцам, ненавидящим трудный русский язык, это было на руку. <...>
В 1820 году поступил попечителем Дерптского университета князь Карл Андреевич Ливен. <...> Воейков опять обратился к Жуковскому и Тургеневу.
"Подлецы немцы, - писал он, - ненавидящие всех русских и особенно патриотов и честных людей, обнесли меня у Ливена. Как благородный человек (он всегда так величал себя), я не мог снести гласного оскорбления и принужден выйти. Я писал к нему не доносы, а благонамеренные советы".
Стали искать места Воейкову. Жуковский вспомнил, что за четыре года пред тем я предлагал ему [Жуковскому] сотрудничество в "Сыне Отечества", обещая 6000 руб. в год. Тогда он отказался, имея в виду место у великой княгини, а теперь вздумал предложить мне Воейкова. Приехал ко мне, стал выхвалять дарования своего друга, его прилежание и т. п. и убеждал взять его в сотрудники, уверяя, что мне будут помогать своими трудами он сам, Жуковский, Батюшков, князь П. А. Вяземский, В. Л. Пушкин, Н. И. Тургенев, Д. Блудов и все друзья его. Я не знал Воейкова вовсе, но, воображая, что профессор должен же быть человек знающий и грамотный, согласился на предложение. <...> Воейков стал заниматься в редакции "Сына Отечества", но ни одно из обещаний Жуковского, ни одно из моих ожиданий не исполнилось. <...> Сотрудничество его в "Сыне Отечества" продолжалось с половины 1820 до начала 1822 года. <...>
В конце 1820 года занемогла великая княгиня Александра Федоровна и с великим князем отправилась в Берлин. Жуковский поехал с ними, присылал иногда стихи свои, но сериозно не принимал участия в журнале. Друзья его охладели к Воейкову. <...> Он обязан был всем своим существованием несравненной жене своей, прекрасной, умной, образованной и добрейшей Александре Андреевне, бывшей его мученицею, сделавшейся жертвою этого человека. Всяк, кто знал ее, кто только приближался к ней, становился ее чтителем и другом. Благородная, братская к ней привязанность Жуковского, преданная бессмертию в посвящении "Светланы"15, известна всем. <...>
Лишь только приехал из-за границы Жуковский, я обратился к нему <...> и убедительно просил освободить меня от Воейкова. В то время Пезаровиус удалился от "Русского инвалида". Жуковский успел доставить место редактора Воейкову и принудил его отказаться от участия в "Сыне Отечества". <...>
Забавна была притом одна проделка с ним Булгарина. Воейков, желая показать превосходство "Инвалида" над "Сыном Отечества", выставил в нем, что на "Сын Отечества" 750 подписчиков, а на "Инвалид" - 1700. Булгарин воспользовался этим и подал в Комитет 18 августа прошение об отдаче ему в аренду издания этой газеты, обязуясь платить вдвое против того, сколько получают от Воейкова. <...> Семейство Воейкова пришло в ужас. Жуковский приехал ко мне и просил отклонить беду, угрожающую друзьям его. Я взялся уговорить Булгарина. При этом случае Жуковский сказал мне: "Скажите Булгарину, что он напрасно думал уязвить меня своею эпиграммою; я во дворец не втирался и не жму руки никому. Но он принес этим большое удовольствие Воейкову, который прочитал мне эпиграмму с невыразимым восторгом"16.
Дело уладилось. Булгарин взял назад свое прошение, Воейков просил меня сблизить его с бешеным поляком, чтоб покончить все раздоры. Мы поехали с ним к Булгарину. Когда мы вошли в кабинет, Булгарин лежал на диваны и читал книгу. Воейков подошел к нему и, подавая палку, сказал: "Бейте меня, Фаддей Венедиктович, я заслужил это; только пожалейте жену и детей!"
Редкое явление в истории литературы! Впрочем, Воейкову доставалось по спине и натурою. Однажды обедали у него в Царском Селе Жуковский, Гнедич, Дельвиг и еще несколько человек знакомых. Речь зашла за столом о том, можно ли желать себе возвращения молодости. Мнения были различные. Жуковский сказал, что не желал бы вновь прейти сквозь эти уроки опыта и разочарования в жизни. Воейков возразил: "Нет! Я желал бы помолодеть, чтоб еще раз жениться на Сашеньке..." (Это выражено было самым циническим образом.) Все смутились. Александра Андреевна заплакала. Поспешили встать из-за стола. Мужчины отправились в верхнюю светелку, чтоб покурить, и, по чрезвычайному жару, сняли с себя фраки. Воейков пришел туда тоже и вздумал сказать что-то грубое Жуковскому. Кроткий Жуковский схватил палку и безжалостно избил статского советника и кавалера по обнаженным плечам. А на другой день опять помогал ему, во имя Александры Андреевны.
"Беда наша, - сказал я однажды, - если Александра Андреевна в беременности захочет поесть хрящу из Гречева уха. Приедет Жуковский и станет убеждать: сделайте одолжение, позвольте отрезать хоть только одно ухо или даже половину уха; у вас еще останется другое целое, а вместо отрезанного я вам сделаю наставку из замши. Только бы утолить голод Александры Андреевны".
Обширное поле подвигам Воейкова открылось после 14-го декабря. <...> В конце декабря пришел ко мне Владислав Максимович Княжевич и принес письмо, полученное им от неизвестного, в котором изъявлялось удивление, что при арестовании бунтовщиков и злодеев оставили на воле двух, важнейших: Греча и Булгарина. Адрес написан был рукою Воейкова, и записка запечатана его печатью, о которой я упоминал выше. Я тогда лежал больной в постеле, послал за Жуковским и, когда он приехал, отдал ему произведение его друга и родственника. Жуковский ужаснулся и сказал, что уймет негодяя, но, видно, не успел.
<...> В этих письмах опять называемы были Греч и Булгарин заговорщиками и бунтовщиками17. <...>
"Я знаю эту руку, - сказал Ермолаев. - Это рука пьяницы (Иванова, Григорьева, что ли, не знаю), которого мы выгнали из канцелярии". <...>
Через час привели пьяного писаря, и он объявил со слезами, что это точно его рука, что он написал двадцать копий этого письма по пяти рублей за каждую, по требованию Воейкова, и запечатал их, а адресы подписывал уже потом сам сочинитель. И тут дело пошло обычным чередом: послали не за обер-полицмейстером, а за Жуковским. Воейкова пожурили вновь и подвели под милостивый манифест - прекрасных глаз Александры Андреевны. <...>
Николай Иванович Греч (1787--1867) - писатель, журналист, редактор журнала "Сын Отечества" (1812--1839), соиздатель (с Ф. В. Булгариным) газеты "Северная пчела", мемуарист, автор "Записок о моей жизни". Близкий к либеральным кругам, Греч после 1825 г. резко поворачивает вправо, становится представителем реакционного направления в русской общественной жизни.
Знакомство Жуковского с Гречем относится к 1815 г., времени переселения поэта в Петербург. В это время Жуковский сотрудничает в "Сыне Отечества", и Греч даже приглашает его в соредакторы. В дальнейшем отношения Жуковского и Греча носят официальный характер: деловые встречи, участие в общих литературных мероприятиях. В библиотеке Жуковского сохранились сочинения Греча с его дарственными надписями (Описание, No 96--98). Сохранились письма Жуковского Гречу конца 1830-х годов (см.: Сборник Пушкинского дома на 1923 год. Пг., 1922. С. 113--116). В "Конспекте по истории русской литературы" Жуковский так охарактеризовал деятельность Греча: "... не нужно, однако, среди такого множества посредственных писателей в прозе забывать Греча, слог которого имеет живопись, но не свободен от дурного вкуса. В течение 15 лет он является редактором лучшего русского журнала: это уже заслуга. Кроме того, он занимается составлением русской грамматики, которая, несомненно, будет трудом, достойным уважения" с. 326).
"Записки о моей жизни" Н. И. Греча, несмотря на очевидные субъективизм и пристрастие автора (относящиеся главным образом к его конкурентам на поприще журналистики), а иногда и прямую фальсификацию фактов, являются тем не менее ценным документом эпохи, позволяющим "выслушать и другую сторону", одиозность имени Греча до сих пор препятствует объективной оценке его мемуарного наследия, что выражается в невключении его воспоминаний в современные мемуарные подборки. Между тем записки Греча не лишены ни остроумия, ни наглядной конкретности описаний. Эти их качества очевидно обнаруживаются в эпизодах, героем которых является Жуковский. Не ставя себе целью создание литературного портрета поэта, Греч прекрасно воссоздает бытовую, иногда анекдотическую суть его образа. Всеобщий заступник и ходатай, особенно привлекательно выглядит Жуковский в эпизодах с Воейковым, которого Греч, страстно его ненавидевший, не пощадил в своих воспоминаниях. Способность Жуковского мгновенно улаживать всякого рода затруднения обрисована в записках Греча едва ли не особенно отчетливо.
ИЗ "ЗАПИСОК О МОЕЙ ЖИЗНИ"
(Стр. 232)
Записки о моей жизни / Под ред. С. Я. Штрайха. М.; Л., 1930. С. 463, 493, 565--566, 624--629, 633--634, 637--640, 642, 648, 656--661.
1 Карамзинолатрия -- здесь: почитание, доходящее до обожествления (от греч. latreca - культ, служение).
2 Сеид -- букв, "господин" (арабский титул высокой аристократии); здесь: фанатик.
3
4 Собинка -- ласкат.: милый, дорогой (см.: Толковый словарь живого великорусского языка. М., 1955. Т. 4. С. 253).
5 "Пантеон русской поэзии" (СПб., 1814--1815) - изд. П. И. Никольским, вышел в 6 частях, где были напечатаны некоторые произведения Жуковского.
6 Тут я предложил отпраздновать его юбилей. -- Мысль о праздновании юбилея И. А. Крылова принадлежала не Гречу, а Н. А. Кукольнику.
7 Греч не называет Жуковского среди членов-учредителей комитета, добавляя ниже, что он был включен в комитет С. С. Уваровым. Это не соответствует действительности. Жуковский состоял в комитете изначально и играл в нем значительную роль. Не случайно он произнес на юбилее речь о Крылове.
8 существенные фактические разночтения с текстом мемуаров (см.: PC. 1905. No 4. С. 201--203).
9 Юбилей Крылова почти совпал с годовщиной гибели Пушкина.
10 ... стихи его на выздоровление Шереметева. -- Имеется в виду стихотворение-памфлет А. С. Пушкина "На выздоровление Лукулла" (1835), направленные против С. С. Уварова.
11 "Обед, данный Ивану Андреевичу Крылову в зале Благородного собрания..." (ЖМНП. 1838. С. 213--233). Цензурных изъятий в речи Жуковского не было.
12 Жуковский был знаком с Воейковым с осени 1800 г., когда начались собрания в доме Воейкова в Поддевичьем переулке; из "поддевиченской" компании в январе 1800 г. образовалось Дружеское литературное общество (ЖМНП.
13 Отношение Греча к А. Ф. Воейкову стало резко враждебным с 1823 г. С этого времени в изд. Греча и Булгарина ("Северная пчела", СО) появляется целый ряд выпадов против Воейкова. Со своей стороны Воейков включил убийственные характеристики Булгарина и Греча в свою сатиру "Дом сумасшедших".
14 Участие А. Ф. Воейкова в Отечественной войне 1812 г. - один из наиболее непроясненных эпизодов его биографии. Поэтому нельзя однозначно сказать, справедливо или нет выражаемое Гречем сомнение. Ю. М. Лотман отмечает, что "Воейков был причастен к литературному кружку Тарутинского лагеря (штаб Кутузова) и, по некоторым сведениям, принимал участие в партизанской войне" (Поэты 1790--1810-х годов, с. 259).
15 "Светлана" Жуковский посвятил А. А. Воейковой, которую с тех пор стали называть в литературных кружках и салонах "Светланой".
16
17 Подробнее историю доноса Воейкова на Булгарина и Греча см.: Греч Н. И. Записки о моей жизни. М.; Л., 1930. С. 830--835.