• Приглашаем посетить наш сайт
    Паустовский (paustovskiy-lit.ru)
  • Семенко И. М.: В. А. Жуковский. (Часть 9)

    Часть: 1 2 3 4 5 6 7 8 9
    Примечания

    9

    С середины 1820-х годов начинается период, когда, несмотря на очень большую творческую работу Жуковского, современники рассматривают его как поэта, уже сказавшего все, что он должен был сказать. Пушкин с южными поэмами и “Евгением Онегиным”, поэты декабристского лагеря, в 1830-х годах — “неистовая” романтическая проза Марлинского и исторический роман, Лермонтов и затем Гоголь — заслонили Жуковского в восприятии современников. И это было закономерно. Общественная жизнь и судьбы современного человека определяли содержание новой литературы в неизмеримо большей степени, чем поэзию Жуковского. Жуковский и не претендовал на былую власть над умами; еще в начале 1820-х годов он добровольно передал роль первого поэта России Пушкину.

    Оставшись чужд декабризму, Жуковский и в 1830-х и в 1840-х годах оторван от общественного движения. Но по-прежнему ревностно он исполнял свою роль “просветителя” при наследнике и защитника тех, кто гоним или неправедно унижен.

    Придворная служба подходила к концу, В 1841 году, в связи с окончанием обучения наследника, а также женитьбой на Е. Рейтерн (дочери немецкого художника), Жуковский вышел в отставку.

    В творчестве Жуковского 1820—1840-е годы характеризуются ослаблением лирической темы и возрастающим интересом к крупным формам, к более точным по своему принципу переводам монументальных произведений. Размах творчества Жуковского в эти годы очень велик. Им были созданы сказки, перевод “Одиссеи”, “Ундина”, “Наль и Дамаянти”, “Рустем и Зораб”, “Камоэнс”, переводы из Гебеля (немецкого поэта-сентименталиста демократического толка). Возобладавшие в этот период эпические тенденции сказывались еще в конце 1810-х годов. В эти годы Жуковский создал перевод на современный русский язык “Слова о полку Игореве”, замечательный тонким пониманием того, что такой перевод должен дать современному читателю, Жуковский оставляет множество слов “непереведенными”; смысл этих слов читателю понятен, а между тем достигается важная цель — максимальное сохранение подлинного звучания великого произведения русской древности. Жуковский сумел сохранить и ритм подлинника, почти нигде его не нарушив.

    Большим событием явился перевод Жуковским трагедии Шиллера “Орлеанская дева”. В переводе Жуковского “Орлеанская дева” оказала обновляющее действие на развитие русской драматургии 1820-х годов — как своим глубоким патриотическим и психологическим содержанием, так и новизной формы. Героическая тема была раскрыта Шиллером в своем психологическом значении. Структура “Орлеанской девы”, во всех отношениях нарушавшая привычные каноны классической драматургии и в особенности ее стих — белый пятистопный ямб — в известной степени оказали влияние на пушкинского “Бориса. Годунова”. В “Орлеанской деве” Жуковского привлекло и сочетание патриотического и религиозного одушевления.

    К 1821 году и началу 1822 года относится работа Жуковского над переводом поэмы Байрона “Шильонский узник”. С поэтом И. И. Козловым Жуковский много читал Байрона зимой 1819 года. “Жуковский им бредит и им питается. В планах его много переводов из Байрона”, — сообщал Вяземскому А. И. Тургенев в октябре 1819 года. Однако “много переводов” из Байрона Жуковский не создал: мятежный поэт был ему все же чужд.

    Политическую остроту поэмы “Шильонский узник” Жуковский смягчил, опустив предпосланный ей; “Сонет к Шильону” — страстное прославление свободы. В поэме Байрона его привлекла прежде всего тема привязанности узников-братьев друг к другу, привязанности настолько сильной, что после смерти братьев герой уже не дорожит ничем — даже свободой. Близка Жуковскому была и тема противоречивости, необъяснимости человеческих ощущений:

    И... столь себе неверны мы...
    Когда за дверь своей тюрьмы
    На волю я перешагнул —
    Я о тюрьме своей вздохнул.

    Последний стих вспоминал Пушкин, когда окончилась его кишиневская ссылка.

    Перевод “Шильонского узника” повлиял на стих и поэтический слог лермонтовского “Мцыри”, написанного тем же стихом четырехстопным ямбом со сплошной мужской рифмовкой. И тематически и по стремительной страстности и силе лермонтовский стих уже слышится в таких, например, строках Жуковского:

    Но мне хотелось бросить взор
    На красоту знакомых гор,
    На их утесы, их леса,
    На близкие к ним небеса.

    ...Я их увидел. И оне
    Все были те ж: на вышине
    Веков создание — снега...
    ...И слышен был мне шум ручьев,
    Бегущих, бьющих по скалам...

    Периодом большого творческого подъема было для Жуковского начало 1830-х годов (1831—1833). В это время созданы сказки, “Ундина”, ряд баллад — в том числе такие, как “Плавание Карла Великого”, “Элевзинский праздник”, “Старый рыцарь”; стихотворные повести “Перчатка”, “Нормандский обычай”, “Две были и еще одна”, “Суд в подземелье”. Лето 1831 года Жуковский провел в Царском Селе вместе с Пушкиным и Гоголем. Это было время интенсивного творческого общения, совместного обсуждения вопросов народности, путей развития современной литературы.

    народны, чем сказки Жуковского. Их народность — в демократизме, понимании русского народного характера, сочетании серьезности и лукавства, поэтичности и здравого смысла, фантастики и социальной сатиры. В сказках Жуковского этого нет, однако в них есть своя прелесть, как всегда у Жуковского, — простота, лиризм, мечтательность.

    Эти черты отличают и “Ундину” — стихотворную повесть, написанную Жуковским по прозаической повести немецкого писателя Ламот-Фуке. В “Ундине” проявились разнообразие и сила поэтического слога Жуковского. Естественность повествовательного тона, обаяние непосредственности народной легенды, фантастический с внешней стороны образ главной героини, Ундины, в конечном счете являющийся символом истинной человечности — все это делает “Ундину” одним из шедевров Жуковского.

    1837—1841 годы были посвящены переводу древней индийской повести “Наль и Дамаянти” (из эпоса “Махабхарата”). Интерес к древнему эпосу возник у Жуковского как проявление недовольства современностью, в которой в эти годы он видел лишь торжество “торгашеского духа”, так как остался совершенно чужд прогрессивным демократическим тенденциям общественной жизни. В 1842—1848 годах Жуковским был создан перевод “Одиссеи”, о котором Гоголь писал, что в нем “услышит сильный упрек себе наш XIX век” (статья “Об “Одиссее”, переводимой Жуковским”). Древний мир Жуковскому, как и Гоголю, представлялся идеалом гармоничности, величия, душевного благородства. Именно это Жуковский в “Одиссее” и “Нале и Дамаянти” выдвигает на первый план, модернизируя текст, придавая переживаниям героев душевную утонченность:

    Память минувшей разлуки, радость свиданья, живая
    Повесть о том, что розно друг с другом они претерпели,
    Мыслей и чувств поверенье, раздел и слиянье,
    Все в одном заключилося чувстве: мы вместе...
    (“Наль и Дамаянти”)

    В этих стихах слышны знакомые интонации лирики Жуковского. Однако в “Нале и Дамаянти” Жуковскому удалось и воссоздать колорит подлинной древней поэзии. Ведь в самом подлиннике была заключена гуманная, жизнеутверждающая мысль о торжестве справедливости и верности. Жуковский мастерски передал также своеобразие жизни и представлений великого народа древности, причудливость древней фантастики, красочность и эпический размах в изображении народной жизни.

    “Одиссею” Жуковский выбрал для перевода не только потому, что “Илиада” уже была переведена Н. И. Гнедичем (“Илиаду” Жуковский в последние годы жизни также собирался перевести, чтобы оставить по себе “полного собственного Гомера”). Жуковского привлекло само содержание “Одиссеи”, большая сосредоточенность на перипетиях частной человеческой жизни, тема супружеской верности и любви, любви родительской и сыновней, картины душевной тоски и радости свиданья.

    Жуковский хотел, чтобы Гомер говорил его современникам “сердцу отзывным” голосом. Сравнение переведенных Жуковским отрывков из “Илиады” с соответствующими местами перевода Гнедича дает возможность отчетливо представить себе специфику работы Жуковского, его интерпретацию гомеровского стиля. Жуковский, как всегда, более свободен в передаче текста. Он усиливает эмоциональность текста; так, у Гнедича Гектор и Андромаха, склонившиеся над младенцем, “сладко улыбнулись”, когда младенец испугался огромной гривы на шлеме отца; у Жуковского они с грустной улыбкой посмотрели на сына, не будучи, в силах отвлечься от мысли о разлуке. Жуковский постоянно развивает, делает более живописными те детали, которые являются значимыми в эмоциональном отношении.

    Более свободное обращение с текстом было для Жуковского не препятствием в воссоздании гомеровского стиля, но способом передачи этого стиля средствами современной русской поэзии. По этому поводу Жуковский писал: “Я везде старался сохранить простой, сказочный язык, избегая всякой натяжки... строго держался языка русского... и по возможности соглашал его формы с формами оригинала... так, чтобы гомеровский стих был ощутителен в стихе русском, не заставляя его кривляться по-гречески”. Перевод “Одиссеи” Жуковского — лучший из всех русских переводов является большим вкладом в историю нашей культуры.

    Друг и современник Жуковского, П. А. Вяземский, писал о переведенной Жуковским “Одиссее” в стихотворении 1853 года “Александрийский стих”:

    Там свежей древностью и жизнью первобытной
    С природой заодно, в сени ее защитной
    Все дышит и цветет в спокойной красоте.

    Искусства не видать: искусство в простоте...
    ...Не налюбуешься картиной ненаглядной,
    Наслушаться нельзя поэзии твоей.

    В последние годы жизни работа над “Одиссеей” стоила Жуковскому больших усилий. У него ослабело зрение, но он не оставлял своих творческих замыслов; к их числу относится неосуществленный замысел поэмы “Агасфер”. Встречавшиеся с Жуковским в Германии соотечественники вспоминали о его живом интересе к тому, что происходило в России, о намерении переехать в Москву.

    Этому не суждено было осуществиться: 19 апреля 1852 года Жуковский умер в Баден-Бадене. Согласно его последней воле, тело поэта было перевезено в Россию.

    Имя Жуковского — одно из наиболее крупных в русской поэзии. “Учеником” его, по собственному признанию великого поэта, был Пушкин — и уже этого было бы достаточно для того, чтобы занять в истории литературы почетное место. “Без Жуковского мы не имели бы Пушкина”, — писал Белинский.40

    Вспоминая о первой встрече с Жуковским, Гоголь писал, что “едва ли не со времени этого первого свидания нашего искусство стало главным и первым в моей жизни, а все прочее вторым” (письмо Гоголя Жуковскому от 22 декабря 1847 года).

    особенности принцип единой лирической тональности и исключительной значимости звуковой стороны стиха оказали решающее влияние на А. Блока. “Первым вдохновителем моим был Жуковский”,41 — утверждает Блок.

    находит поэтическое вдохновение, изящество и простоту, своеобразное мелодическое очарование и, главное, человечность, серьезность и глубину подхода к жизни.

    И. М. Семенко.
    Часть: 1 2 3 4 5 6 7 8 9
    Примечания