• Приглашаем посетить наш сайт
    Есенин (esenin-lit.ru)
  • Семенко И. М.: В. А. Жуковский. (Часть 4)

    Часть: 1 2 3 4 5 6 7 8 9
    Примечания

    4

    В период расцвета своего творчества Жуковский говорил, что хочет одной независимости, одной возможности “писать, не заботясь о завтрашнем дне...” 14 Однако начиная с 1817 года жизнь его складывается совершенно по-другому — на путях, в высшей степени далеких от идеала “независимости”. Еще в 1815 году, под влиянием успеха “Певца во стане русских воинов”. Жуковский был приглашен ко двору в качестве чтеца императрицы Марии Федоровны. В 1817 году ему предложили стать учителем русского языка великой княгини Александры Федоровны (прусской принцессы Шарлотты) — жены великого князя Николая Павловича (будущего Николая I).

    Вера в просвещенную монархию, наивно-просветительские идеалы были той почвой, на которой строил Жуковский свою утопию “облагорожения” и “образования для добродетели” русского самодержавия. Вызвав удивление многих своих друзей и почитателей, он принимает приглашение двора. Это решило его дальнейшую судьбу.

    В том же 1817 году Жуковский выступил на одном из “арзамасских” заседаний с осуждением программы декабриста М. Ф. Орлова, предлагавшего реформировать деятельность “Арзамаса” и включить в орбиту его интересов общественно-политические вопросы. Лишенный единства, “Арзамас” в 1818 году прекратил свое существование. В 1819 году Жуковский отверг предложение С. П. Трубецкого войти в тайное общество (однако, в течение всех последующих лет зная о существовании тайного общества в России, он сохранил доверенную ему тайну).

    С величайшим старанием Жуковский стремился облагородить и смягчить дикие формы русского самодержавия; в особенности серьезно он начинает рассматривать свою миссию с 1826 года, когда его назначают наставником наследника престола, будущего Александра II. Положение “придворного”, между тем, все больше отрывало поэта от живой жизни общества, от его реальных запросов; он замыкался в узком кругу дружеских личных отношений с членами царской фамилии, с фрейлинами и т. д. Не всерьез конечно, в плане шутки, но все же в его поэзии появляются стихи, посвященные незначительнейшим дворцовым перипетиям — похоронам дворцовой белки, потере одною из фрейлин носового платка и т. д. Все это вызывало досаду и тревогу любивших Жуковского и высоко ценивших его талант представителей передовых кругов, прежде всего Пушкина, П. А. Вяземского, А. И. Тургенева, и в особенности декабристов. “Чем я хуже принцессы Шарлотты”, — полушутя-полусерьезно упрекал Жуковского Пушкин, когда Жуковский ему долго не писал (письмо Пушкина А. И. Тургеневу от 1 декабря 1823 года).

    В 1818 году Жуковский издал сборник “Fur Wenige. Для немногих”; само название сборника было своего рода программой поэзии, рассчитанной на узкий круг ценителей. В 1821 году П. А. Вяземский писал Жуковскому: “Страшусь за твою царедворскую мечтательность. В наши дни союз с царями разорван: они сами потоптали его... мне больно видеть воображение твое, зараженное каким-то дворцовым романтизмом... в атмосфере, тебя окружающей, не можешь ты ясно видеть предметы, и многие чувства в тебе усыплены...” 15

    Влияние придворной атмосферы, в частности влияние Александры Федоровны и ее окружения, сказалось на усилении в поэзии Жуковского, начиная с 1818 года, мистических настроений, тем более что Жуковский был склонен и ранее к религиозной мистике в ее романтическом варианте.

    Педагогическая деятельность поглощала много времени. Относясь к своей “миссии” с чрезвычайной серьезностью и добросовестностью, Жуковский составлял сложнейшие таблицы и планы; был период, когда в течение трех лет он почти ничего, кроме таблиц, конспектов и учебных планов, не писал (1825—1827). Когда в 1824 году вышло собрание его стихотворений, он уже воспринимался многими как поэт, завершивший свое поприще (к такому мнению был склонен и Пушкин).

    В этих условиях было естественно, что декабристская критика, оформившаяся в начале 1820-х годов, отнеслась к поэзии Жуковского настороженно и, более того, враждебно. Получила широкое распространение злая пародия-эпиграмма на Жуковского, написанная, по-видимому, А. А. Бестужевым:

    Из савана оделся он в ливрею,
    На ленту променял свой миртовый венец,
    Не подражая больше Грею,
    С указкой втерся во дворец...

    Выступившие с программой гражданственной, агитационной поэзии, писатели-декабристы не могли сочувствовать ни идейному направлению поэзии Жуковского, ни казавшемуся им искусственно-эстетизированным пониманию национального колорита, ни элегическому стилю, характерному для творчества поэта. Предвестием критики Жуковского декабристами было направленное против него выступление А. С. Грибоедова по поводу баллады П. А. Катенина “Ольга” (1816). В своей рецензии на эту балладу Грибоедов противопоставляет метод Катенина — “грубость” и “простонародность” в трактовке фольклорных тем — изяществу и мечтательности баллад Жуковского: “Бог с ними, с мечтаниями; ныне в какую книжку ни заглянешь, что ни прочтешь, песнь или послание, везде мечтания, а натуры ни на волос”.16

    Эти положения в 1824—1825 годах развивались в статьях А. А. Бестужева (например, “Взгляд на старую и новую словесность в России”), В. К. Кюхельбекера (“О направлении нашей поэзии, особенно лирической, в последнее десятилетие”), а также в их переписке этого времени с Пушкиным.

    Подвергается сомнению благотворность влияния поэзии Жуковского на общество и литературу. “Все мы взапуски тоскуем о своей погибшей молодости: до бесконечности жуем и пережевываем эту тоску... О мыслях и говорить нечего” (Кюхельбекер).17

    Рылеев пишет Пушкину: “Мистицизм, которым проникнута большая часть его (Жуковского. — И. С.) 18

    В суждениях декабристов было много справедливого, но была и своя односторонность. Объективную оценку творчества Жуковского дал Пушкин, ставший на путь синтеза всего лучшего, что наметилось в современной ему поэзии.

    Творческие и личные отношения Пушкина и Жуковского важная страница в истории русской литературы. В течение всей своей жизни Пушкин питал к Жуковскому высокое уважение и привязанность; он часто делился с ним теми из своих переживаний, которые не хотел раскрывать посторонним: “посторонним” Жуковский для Пушкина не был. Пушкин именно Жуковскому поверяет во время Михайловской ссылки свои столкновения с отцом, пишет по этому поводу брату, Л. С. Пушкину: “Скажи моему гению-хранителю, моему Жуковскому, что, слава богу, все кончено...” (письмо от конца ноября 1824 года). Жуковский хлопочет о смягчении участи Пушкина и о его лечении. В 1826 году, после воцарения Николая, Пушкину особенно дороги неизменные хлопоты Жуковского: “Не смею надеяться, но мне было бы сладко получить свободу от Жуковского, а не от кого другого” (письмо П. А. Плетневу от 26 мая 1826 года). В 1830-х годах единственным своим советчиком Пушкин признает Жуковского.

    В отличие от сложных взаимоотношений Пушкина с Карамзиным, отношение его к Жуковскому было неизменным. Недаром Жуковскому хотел он посвятить “Бориса Годунова”; смерть Карамзина и просьба его дочерей изменили решение, и Пушкин посвятил трагедию памяти Карамзина.19 Жуковский относился к Пушкину с необыкновенным вниманием и заботой, видел в нем великого поэта, гордость России, всячески стремился уберечь его сначала от правительственной травли, затем, уже в 1830-х годах, от травли со стороны “светской черни”. К сожалению, Жуковский в последний период жизни Пушкина не смог понять, что единственным спасением для Пушкина был бы разрыв с придворными сферами; он всячески отговаривал Пушкина от ухода в отставку; здесь сказались дворцовые иллюзии Жуковского. Но в данном случае винить Жуковского трудно; он ошибался, как в этот последний период ошибались в своих суждениях о Пушкине самые близкие его друзья.

    Для самого Пушкина Жуковский его “наперсник, пестун и хранитель” (“Руслан и Людмила”). В 1830 году, в черновых набросках восьмой главы “Евгения Онегина”, Пушкин с восхищением и благодарностью говорит о Жуковском как о большом поэте, приветствовавшем вместе с Державиным его первые шаги:

    И ты, глубоко вдохновенный,
    Всего прекрасного певец...

    Общеизвестны слова Пушкина о Жуковском (“Его стихов пленительная сладость...”). В переписке Пушкина находим любопытнейшие страницы полемики с декабристами о Жуковском. В отличие от декабристов, влияние Жуковского на современную литературу, на “дух нашей словесности”, Пушкин считал благотворным и гораздо более значительным, чем влияние Батюшкова: “Зачем кусать нам груди кормилицы нашей? потому что зубки прорезались?.. Ох! уж эта мне республика словесности. За что казнит, за что венчает? Что касается до Батюшкова, уважим в нем несчастия и не созревшие надежды...” 20

    В творчестве Пушкина есть несколько дружеских пародий на Жуковского (четвертая песнь “Руслана и Людмилы”, стихотворение “Послушай, дедушка, мне каждый раз...”). Но пародии, дискредитирующие Жуковского-поэта, всегда вызывали у Пушкина негодование, всегда расценивались им как признак дурных или архаических вкусов: “Я было на Полевого очень ощетинился за... пародию Жуковского”, — пишет Пушкин П. А. Вяземскому в апреле 1825 года. То же — в письме В. К. Кюхельбекеру конца 1825 года: “Не понимаю, что у тебя за охота пародировать Жуковского. Это простительно Цертелеву, а не тебе...” (Цертелев — бездарный и реакционный литератор, член “Беседы”).

    Когда, к мечтательному миру
    Стремясь возвышенной душой,
    Ты держишь на коленях лиру
    Нетерпеливою рукой;

    Перед тобой в волшебной мгле
    И быстрый холод вдохновенья
    Власы подъемлет на челе, —
    Ты прав, творишь ты
    Не для завистливых судей...
    ...Но для друзей таланта строгих,
    Священной истины друзей.
    ...Кто наслаждение прекрасным

    И твой восторг уразумел
    Восторгом пламенным и ясным.
    (“Жуковскому”)

    Характерно, что в этом стихотворении Пушкин, уже автор “Вольности”, уже поэт, ставший на путь гражданственности, по-своему солидаризируется с принципом творчества “для немногих”, Он трактует этот принцип не как измену общественности, а как неизбежный путь для поэта, ограждающего себя от “завистливых судей” и “убогих” невежд. По этой же причине в 1830-х годах Пушкин заключает литературный союз с Жуковским против реакционной журналистики, литераторов-торгашей Греча, Булгарина и т. д.

    не носит на себе печати рабского унижения. Наши таланты благородны, независимы... Прочти послание к Александру (Жуковского, 1815 года), вот как русский поэт говорит русскому царю” (письмо А. А. Бестужеву, май-нюнь 1825 года). О том же пишет Пушкин в январе 1826 года и самому Жуковскому: “Говорят, ты написал стихи на смерть Александра — предмет богатый.— Но в течение десяти лет его царствования лира твоя молчала. Это лучший упрек ему. Никто более тебя не имел нрава сказать: глас лиры — глас народа”.

    Не будучи, конечно, “гласом народа”, Жуковский не был равнодушен к общественному долгу, справедливости и истине. Ему совершенно чуждо и фаталистическое преклонение перед победившей силой (присущее, например, Карамзину). Нельзя не отметить, что еще в “Певце во стане русских воинов” царю посвящалось всего несколько строк, среди героев стихотворения он лицо наименее значительное. В 1814 году в послании “Императору Александру” Жуковский обращался к самодержавию с требованием гуманности и служения общественному долгу. “Вот как русский поэт говорит русскому царю!” — именно по этому поводу заметил Пушкин.

    В 1818 году в послании к Александре Федоровне Жуковский снова развивал мысль о единстве гражданского и человеческого, о долге монарха, о том, что “святейшее из званий — человек”. Он проявлял мужество в тех случаях, когда вмешательство в политику власти казалось ему необходимым. В один из самых острых моментов общественной жизни, в начале николаевского царствования, Жуковский обратился с письмом к Александре Федоровне, где очень смело коснулся пороков самодержавия, гибельной системы воспитания наследников престола: “Когда же будут у нас законодатели? Когда же мы будем с уважением рассматривать то, что составляет истинные нужды народа, — законы, просвещение, нравы?”

    Жуковский никогда не скрывал своего сочувствия к судьбе декабристов, хотя и не разделял их взглядов. Он собственноручно переписал прошение жены И. Д. Якушкина о разрешении отправиться к мужу в Сибирь; пытался использовать свое положение для смягчения участи ссыльных; с удивительным упорством не прекращал своих ходатайств, хотя это постоянно навлекало на него гнев царя. Жуковский в письмах к самому Николаю, к его жене, к наследнику упрямо возвращался все к тому же вопросу, пытался воздействовать на своего воспитанника. После одного из неприятных объяснений с Николаем Жуковский записал в своем дневнике: “Если бы я имел возможность говорить, — вот что бы я отвечал...: я защищаю тех, кто вами осужден или обвинен перед вами... Разве вы не можете ошибаться? Разве правосудие (особливо у нас) безошибочно? Разве донесения вам людей, которые основывают их на тайных презренных доносах, суть для вас решительные приговоры божии?.. И разве могу, не утратив собственного к себе уважения и вашего, жертвовать связями целой моей жизни” И. С.).21 Николай упрекал Жуковского в том, что его “называют главою партии, защитником всех тех, кто только худ с правительством”.22

    По ходатайству Жуковского был переведен во Владимир из вятской ссылки А. И. Герцен, и Николай впоследствии говорил, что этого Жуковскому он “никогда не забудет”.

    Жуковский пытался смягчить участь опального архитектора А. Л. Витберга, друга Герцена; заступался за И. В. Киреевского, когда был запрещен по наущению Бенкендорфа журнал “Европеец”. Он говорил царю, что “ручается” за Киреевского; недовольный Николай ответил известной фразой: “А за тебя кто поручится?”

    Среди иностранных дипломатов, пытавшихся уяснить себе придворную обстановку, Жуковский прослыл чуть ли не вождем либеральной партии. Разумеется, это не соответствовало действительности, но отражало то впечатление независимости и принципиальности, которое Жуковский на всех производил.

    В течение всей своей жизни Жуковский был противником крепостного права. В 1822 году он освободил своих личных крепостных — шаг, на который решались в то время весьма немногие, Он не пожелал печатать свой перевод стихотворения Шиллера “Три слова веры”, так как цензура не пропускала следующее место: “Человек создан свободным, и он свободен, даже если он родился в цепях”.

    Много энергии Жуковский употребил в борьбе за освобождение Т. Г. Шевченко. Написанный знаменитым живописцем Брюлловым портрет Жуковского по просьбе поэта разыгрывался в лотерею; за полученные 2500 рублей Шевченко был выкуплен из крепостной неволи. В письмах Жуковского к влиятельной генеральше Ю.Ф. Барановой есть ряд его рисунков (Жуковский был даровитым рисовальщиком), изображающих его — маститого поэта и придворного — пляшущим от радости вместе с освобожденным Шевченко. Жуковский хлопотал об освобождении крепостного поэта И. С. Сибирякова, крепостного архитектора Демидовских заводов Швецова, матери и брата литератора А. В. Никитенко. Судьбы крепостных интеллигентов в особенности вызывали его сочувствие и тревогу. В 1841 году А. В. Никитенко записал в “Дневнике”: “Жуковский с негодованием слушал мой рассказ о моих неудачных попытках и открыто выражал отвращение свое к образу действий графа Шереметьева и к обусловливающему их порядку вещей”.

    Часть: 1 2 3 4 5 6 7 8 9
    Примечания
    Раздел сайта: