Вильгельм Карлович Кюхельбекер
Биография В. К. Кюхельбекера
Вильгельм Карлович Кюхельбекер родился 10 июня 1797 г. в небогатой дворянской семье. Его отец, Карл-Готлиб (в России Карл Иванович), первый директор Павловска, был обязан своей карьерой императору Павлу I. Павел подарил Карлу Ивановичу поместье в Эстляндии, где прошли детские годы поэта. Несмотря на немецкие корни родителей, для Вильгельма русский – родной язык. «До шести лет я не знал ни слова по-немецки», – писал он. При жизни отца Вильгельму удалось два года проучиться в частном пансионе города Верро. Но смерть отца все изменила. Не имея достаточно средств, мать поэта, Устинья Яковлевна, могла дать сыновьям, Вильгельму и Михаилу, лишь казенное образование. Узнав о новом заведении – Лицее, Устинья Яковлевна использовала все средства и через военного министра Барклая де Толли (с женой которого находилась в отдаленном родстве) добилась зачисления старшего сына в Лицей.
Пожалуй, ни один из воспитанников Лицея не вызывал столько насмешек, как Кюхельбекер. И даже через четверть века после окончания Лицея Кюхельбекер вспоминал свой «побег из больницы в пруд Александровского сада, где... чуть-чуть не утопился».
И физический его облик (высокая, нескладная фигура, вертлявая походка), глухота и заикание, его странные и непонятные для юных лицеистов стихи – все вызывало едкие насмешки. «Глухое ухо», «Бехелькюкер» – пожалуй, самые «ласковые» прозвища Вильгельма.
Один из лицейских наставников, М. С. Пилецкий, давал такую характеристику юному Кюхельбекеру: «Способен и весьма прилежен, беспрестанно занимается чтением и сочинениями, он не радеет о прочем... Впрочем, он добродушен, искренен с некоторою осторожностью, усерден... избирает себе предметы важные, героические и чрезвычайные; но гневен, вспыльчив и легкомыслен, не плавно выражается и странен в обращении». Таким он был в Лицее. «Добрая душа» (по словам Пушкина), необыкновенно преданный тем, кого любил и уважал – Дельвига и Пушкина, дружба с которыми пережила десятилетия, но безмерно тщеславен и вспыльчив. Эти черты характера оказали определенное влияние на дальнейшую судьбу Кюхельбекера.
Окончив Лицей с серебряной медалью, Кюхельбер был зачислен в архив Министерства Иностранных дел с чином титулярного советника. В 1817–1820-х гг. он активно печатался, входил в Общество любителей российской словесности, преподавал в младших классах Благородного пансиона, воспитывал Мишу Глинку (будущего великого композитора) и Льва Пушкина.
В 1820 г. происходит крутой перелом в жизни Кюхельбекера. Вместе с А. А. Нарышкиным (как его секретарь) он едет в Европу. В Германии он знакомится с И. -В. Гете (он учился вместе с отцом Кюхельбекера в Лейпцигском университете), который подарил ему свое последенее драматическое произведение. «Гете позволил мне писать к себе и, кажется, желает, чтобы в своих письмах я ему объяснял свойство нашей поэзии и языка русского: считаю приятной обязанностью исполнить это требование». Ничего из этого плана не вышло. В Париже (апрель 1821 г.) Кюхельбекер начинает читать курс лекций о славянской литературе. Ему удалось прочесть только три лекции; вышел огромный скандал, лекции были приостановлены по требованию русского посольства как чересчур либеральные, Кюхельбекеру пришлось вернуться в Россию. 1821 год – был интересным годом для поэта: 1 января он в Марселе, на пасху – в Париже, летом – проезжает через Польшу, а в октябре уже в Грузии, у генерала Ермолова. Но происходит дуэль (причины неизвестны) Кюхельбекера с офицером; снова приходится уезжать. Ровно год Вильгельм проводит в имении своей старшей сестры, затем переезжает в Москву, где вместе с В. Ф. Одоевским издает журнал «Мнемозина» (вышли 4 книги). С апреля 1825 г. он уже в Петербурге, сближается с К. Ф. Рылеевым, что и решило его дальнейшую судьбу.
14 декабря 1825 г. Кюхельбекер («самый благонамеренный из смертных, но самый неловкий в движениях», по словам декабриста И. Д. Якушкина) – на Сенатской площади; покушался на жизнь вел. кн. Михаила Павловича и генерала Воинова (пистолет дважды дал осечку). Бежал в Варшаву, где был узнан. Его осудили на вечные каторжные работы, замененные одиночным заключением в крепостях (Петропавловская, Кексгольм, Шлиссельбург, Динабург, Ревель, Свеаборг – и это за 10 лет!). 14 декабря 1835 г. Кюхельбекер определен навечно в Сибирь. 13 января 1836 г. он приезжает в Баргузин. Затем Якша, Курган, Тобольск. 11 августа 1846 г. В. К. Кюхельбекер, уже полуослепший, скончался от тяжелой болезни, оставив жене и детям (Юстине и Михаилу) в наследство свои рукописи.
***
В. К. Кюхельбекер активно издавался в 1817–1825 гг. в журналах: «Невский зритель», «Сын Отечества», «Благонамеренный». После декабрьского восстания его имя на много лет исчезло из литературной жизни. Пушкину и Дельвигу удалось опубликовать в «Северных цветах» и «Подснежнике» несколько стихотворений поэта (без авторской подписи); также анонимно были изданы «Ижорский» (1835 г.), «Русский декамерон 1813» (1836 г.), «Нашла коса на камень» (1839 г.). Имя В. Кюхельбекера, как и имя И. Пущина, исчезло из памятной книжки лицеистов I выпуска. Некоторые произведения Кюхельбекера увидели свет в герценовской «Полярной звезде» (1859 г.), а также благодаря дочери Юстине (1871 г.). Но своим вторым поэтическим рождением В. К. Кюхельбекер, не признанный современниками поэт (чьи произведения на 9/10 были не опубликованы), обязан Ю. Н. Тынянову, который в своем романе «Кюхля» (1925) мастерски показал этого странного человека и талантливого поэта, а также литературным работам Тынянова «Пушкин и Кюхельбекер» (1934) и «Французские отношения Кюхельбекера» (1939 г.), где были использованы ранее неизвестные материалы.
Лицей. Начало творческого пути
Первое из дошедших до нас стихотворений Кюхельбекера написано в рукописном лицейском журнале «Вестник» (3 дек. 1811 г.). Это отрывок (своеобразный перевод) из «Грозы» Сен-Ламбера. Сравним два перевода – Кюхельбекера и Илличевского, в то время первого лицейского поэта, чьи стихи, как вспоминал Пушкин, «отличались легкостью и чистотой мелочной отделки».
Кюхельбекер
Страх при звоне меди
Заставляет народ устрашенный
Толпами стремиться в храм священный,
Зри, боже, число, великий,
Унылых тебя просящих сохранить нам
Цел труд, многим людям
Разможает гнезда летящих
И колосы по полю лежащих
Град быстро падущий.
Илличевский
Звенящий колокол, всеобщий ужас, страх
Влечет к себе народ, рассеянный в лесах.
Воззри, великий бог, на сонмы их просящи
В моленьи искренном за все труды наград.
Прости им. Но, увы, вдруг ниспадает град
И побивает их класы, в полях лежащи.
Сравнение явно не в пользу В. Кюхельбекера. Высокопарный слог «метромана» Вили долгое время вызывает насмешки лицеистов. Все это огорчало самолюбивого Кюхельбекера. Один из рукописных лицейских журналов «Жертва Мому», 1814 г. (21 эпиграмма) – весь направлен против Вильгельма. Но уже к выпуску положение Кюхельбекера меняется – в лицейском сборнике 1817 г. он занимает IV место (по количеству вошедших туда своих стихотворений).
Уже в ранние годы сформировались литературные вкусы Кюхельбекера. Он интересуется «предметами важными, героическими, чрезвычайными», и жанры привлекают его соответственные – поэмы героические, оды – а не «послания, куплеты, баллады, песенки, сонеты», что так любили юные лицеисты. И только стихотворения Кюхельбекера, написанные в жанрах «легкой поэзии», попадают в лицейские антологии («Вино», «К радости», «Дифирамб»).
Считается, что первое печатное произведение А. С. Пушкина «К другу-стихотворцу» (1814) обращено именно к Кюхельбекеру:
Страшися участи бессмысленных певцов,
Нас убивающих громадою стихов!
...
Не так, любезный друг, писатели богаты;
Судьбой им не даны ни мраморны палаты,
Ни чистым золотом набиты сундуки...
Но вот уверенный, полный достоинства ответ:
Пусть судит обо мне как хочет целый свет,
Сердись, кричи, бранись, – а я таки поэт.
Круг чтения лицеиста-Кюхельбекера очень обширен – Пиндар, Гете, Державин, Жуковский. Об этом свидетельствует и «Лицейский словарь» – своеобразный «свод философских, моральных, политических и литературных вопросов» (сохранился в архиве Кюхельбекера), написанный рукой Кюхельбекера (и по всей вероятности им составленный). Это выписки из Руссо, Шиллера, Вейса.
Любопытна характеристика, данная Кюхельбекеру в 1816 г. директором Лицея А. Энгельгардтом: «Читал все на свете книги обо всех на свете вещах, имеет много прилежания, много доброй воли, много сердца и много чувства, но, к сожалению, во всем этом не хватает вкуса, такта, грации, меры и ясной цели. При этом в большинстве случаев он видит все в черном свете... совершенно погружается в меланхолию, угрызения совести и подозрения и не находит тогда ни в чем утешения».
Именно в это время В. Кюхельбекер пробует свои силы в жанре «унылой» элегии (характерны уже сами названия «Осень», «Зима», «Цвет моей жизни, не вянь...», «Momento mori»).
Анализ элегии «Осень»
Основной мотив элегии Кюхельбекера «Осень» (1816) – традиционен – это сетование на быстротечную молодость, печаль ранних разочарований; образ лирического героя статичен. В нем слабо проступают живые черты конкретной личности. Это юный поэт, погруженный в элегические мечтания, не свойственные его возрасту, в меланхолические сетования, которым, возможно, и сам не верит:
Ветер протек по вершинам дерев; дерева
зашатались –
Лист под ногою шумит; по синему озеру лебедь
Уединенный плывет; на холмах и в гулкой долине
Смолкнули птицы.
Солнце, чуть выглянув, скроется тотчас:
луч его хладен.
Все запустело вокруг. Уже отголосок не вторит
Песней жнецов; по дороге звенит колокольчик
унылый;
Дым в отдаленьи.
Путник, закутанный в плащ, спешит к молчаливой
Я одинокий брожу. К тебе прибегаю, Природа!
Матерь, в объятья твои! согрей, о согрей мое сердце,
Нежная матерь!
Рано для юноши осень настала. – Слезу сожаленья,
Други! я умер душою: нет уже прежних восторгов,
Нет и сладостных прежних страданий –
всюду безмолвье,
Холод могилы!
В образе лирического героя поэт акцентирует мотив одиночества и тоски: «Рано для юноши осень настала»; характерны и прилагательные «одинокий», «уединенный». Это и традиционные для «унылых» элегий прощание с уходящей молодостью (поэту 19 лет!). Пейзаж столь же мрачен, как и «одинокий» герой: «все запустело», «всюду безмолвье», «молчаливые деревни».
«у» (в сочетании с согласными «г», «п», «ж»). Впервые введенный в минорной тональности в поэзии Жуковского, он придает элегии выражение печали и тоски:
Солнце, чУть выглянУв, скроется тотчас:
лУч его хладен.
Все запУстело вокрУг. Уже отголосок не вторит...
Стихотворение богато изобразительными деталями: многократная анафора: «Согрей, согрей мое сердце»; аллитерации: «неТ сладоСТи прежних СТраданий», аллитерация, осложненная ассонансом: «ВЕтер протек по ВЕршинам дерЕВ; дерЕВа зашатались...».
«Л» и на «М»:
... Лебедь
Уединенный пЛывет; на хоЛМах и в гуЛкой доЛине
СмоЛкнуЛи птицы.
Вообще поэзия Кюхельбекера тяготеет к поэтическим тропам (особенно эпитетам и метафорам, к такому приему художественного изображения, как олицетворение). В лицейских элегиях Кюхельбекера еще много от книжной традиции, от школы Жуковского и Баратынского, но в них есть и подлинное чувство. Даже в особой унылости осеннего пейзажа чувствуется то настроение печали и одиночества, которое овладевало лицеистами, когда в октябре Царское Село покидали жители Северной столицы, и в Царском оставались лишь воспитанники Лицея («колокольчик унылый» – это уже реалистическая черта повседневной жизни).
«Ницца»
Ученический период не прошел для Кюхельбекера бесследно. Его поэзия обогащается опытом новой поэтической школы (Жуковского и Батюшкова). Это прежде всего выражается в стремлении изобразить интимные переживания человека, а также в достижениях в области поэтического языка и стиха.
Снискавший вскоре известность, как гонитель элегии и сторонник оды, Кюхельбекер, на рубеже 1810 – 1820-х гг. смело экспериментирует с элегией. «Сохраняя жанр, он не только видоизменял его тематику, но и стиль. И это давало интересные результаты. Новшеством было введение патетики», – справедливо замечает И. М. Семенко.
Так, во время путешествия по Европе, в 1821 г., Кюхельбекер пишет стихотворение «Ницца». «Слухи, распространившиеся в последние дни моей бытности в Ницце о движении пьемонтских карбонариев, бунт Александрии и ропот армии, предчувствие войны и разрушения удвоили мое уныние», – напишет об этом времени сам поэт.
Край, любовь самой природы,
Область браней и свободы,
Рабских и сердечных уз!
Был я на холмах священных,
Средь божественных гробов,
Сладким запахом цветов!
...
Все жестоким укоризна,
Что здесь сердце говорит!
Иль не здесь любви отчизна?
Здесь я видел обещанье
Светлых, беззаботных дней;
Но и здесь не спит страданье,
Муз пугает звук цепей!
– «страна чудесная», «родина роскошных муз», «любовь самой природы», «страна душевных мечтаний»; и в этот «сад харит», «рай земной» (Кюхельбекер любит пышные перифразы) вторгается «раздор кровавый».
Автор создает необычную, но смелую по сочетаемости красок картину:
Где весь в листьях в мраке леса
Рдеет сочный апельсин.
Тьма сверкала подо мною,
Поэт смело соединяет канонические образы («исток Полионы», «сад харит»), условные, чуть ли не клишированные эпитеты («дикие скалы», «унылый взор», «песнь печальная») с эпитетами, близкими к фольклору («шелковые луга»). У него даже «Миньона тужит» (гетевская героиня не страдает, тоскует, печалится, а именно тужит).
Мелодия стиха достигается звуковыми повторами:
Но встает РАздОР кРОвавый,
БРАнь несется в РАй земной!
...
или повторами отдельных строк:
Здесь пленяют небеса...
Здесь не могут пасть леса,
Здесь душа в лугах шелковых...
характерна и меняющаяся аллитерация:
Средь Синевы небеСной...
К Песне тихой и Печальной
Преклонил я жадный слух...
Вольность, не РодяСь, умРет!
Душевные переживания лирического героя в этом чуть ли не идиллическом мире (где светит «дивная луна», а небо «васильковой лазури») очень определенны. Человеческое сознание раскрывается через внутренний мир душевных переживаний, гражданская скорбь вызывает драматические страдания героя:
Гром завоет; зарев блески
Ослепят унылый взор;
Ниспадут с ужасных гор;
Смерть из тысяч ружей грянет,
В тысяче штыках сверкнет;
Не родясь, весна увянет,
Трудно не согласиться с точкой зрения И. М. Семенко: «Интимный лирический тон и одновременно общественный пафос характерны для элегии «Ницца»».
В 1820 гг. Кюхельбекер создает целый лирический цикл, как бы продолжая элегическую традицию. Его автобиографический характер несомненен. Герои Кюхельбекера – те, кого он любит (мать, сестра, племянники). Но поэт не может жить их жизнью. Его ждет другой мир, куда он обязан вернуться. Он не может наслаждаться спокойным счастьем, райский мирный идиллический уголок не для него. Его удел – бесприютность и скитальчество. Скитальчество присуще Кюхельбекеру и как особенное свойство души, и как образ жизни, и как образ культурно ненасытного, «любопытствующего, неспокойного ума», – пишет В. И. Холкин.
Но следует сказать, что, несмотря на грустные мотивы некоторых своих стихотворений, Кюхельбекер предпочитает яркие, «цветовые» эпитеты. Его поэтическая палитра очень колоритна. «Золотые» у него – звезды, сны, мечтания, солнце, утро, луна, денница, свобода, даже цепи «алмазные». Столь же любим им и эпитет «лазурный» – «лазоревый свод», «чистая лазурь», «васильковая лазурь», «свод небес васильковый». Прекрасное подтверждение этому – его стихотворение «Амур Живописец» (подражание Гете). И даже мальчик у него – «краснощекий» (что не совсем типично для романтической поэзии 1820 гг.).
Лирический герой Кюхельбекера
«Мнемозине». Это, прежде всего, уважение к народному языку как источнику обновления языка литературного; настоящая поэзия – поэзия народная и самобытная, основой которой Кюхельбекер признает «нравы отечественные, летописи, песни и сказания народные...».
Мысли поэта близки уставу тайного общества Союза Благоденствия, в котором подчеркивалось, что «сила и прелесть стихотворений не состоит ни в высокопарности мысли, ни в непонятности изложения, но в живости писаний, в приличии выражений, а более всего в непритворном изложении чувств высоких и к добру увлекающих».
Идеи свободолюбия, патриотизма, гражданской доблести пронизывают лирику Кюхельбекера. Поэт стремится возродить почти исчезнувший жанр – высокую оду. Одическую лексику он вводит и в свои элегии, но, воссоздавая классический канон, Кюхельбекер не смог создать новую оду.
В своей статье «О направлении нашей поэзии...» Кюхельбекер пишет о силе, свободе и вдохновении как трех необходимых условиях всякой поэзии. Для него – «лирическая поэзия вообще не что иное, как необыкновенное, т. е. сильное, свободное, вдохновенное изложение чувств самого писателя. Из сего следует, что она тем превосходнее, чем более возвышается над событиями ежедневными, над низким языком черни, не знающей вдохновения».
Лирический герой Кюхельбекера значительно меняется. В ранних элегиях он проливает слезы об уходящей юности («Цвет моей жизни, не вянь...»). В лирике конца 1810 – начале 1820-х гг. лирический герой – пламенный поклонник вольности и свободы («Судьба, услышь мои молитвы, // Пошли, пошли и мне минуту первой битвы»).
– его герой, по преимуществу, любит, страдает, тоскует, то герой поэзии 1820-х гг. – прежде всего общественный человек. Кюхельбекер как бы отожествляет понятия: поэт и борец за свободу. Его ода «Смерть Байрона» при всей безуспешности возродить все приемы высокой канонической оды – яркое произведение декабристской поэзии, создающее образ яркого положительного героя.
Лирический герой воплощает черты целого поколения русского общества. Лирический герой Кюхельбекера – борец против любой несправедливости. Главное для него – слава Отчизны. Так в поэзию Кюхельбекера постепенно входит тема: герой – толпа. Между ними неискоренимые противоречия. Героя способны понять немногие избранные друзья. У них – общие цели, они служат высоким идеям правды, свободы, справедливости. Это подлинные единомышленники, «сыны младой свободы», их связывает «любовь к добру», «порыв к великому» (не случаен и эпитет – «гений дружбы»): «Союз младых певцов, и чистый, и священный // Был дружбой утвержден».
Но лирический герой Кюхельбекера прежде всего поэт. Тема поэт – толпа (чернь) проходит через всю поэзию Кюхельбекера от его ранних лицейских произведений до последних, написанных в сибирской ссылке.
Путь поэта – «путь скользкий, но прекрасный» – таким он представляется юному Кюхельбекеру в 1817 году. Но уже год спустя в послании «К Пушкину и Дельвигу» (1818) Кюхельбекер, вспоминая прежние годы, напишет:
«... мы рвались сквозь густоту древес
»
Послание «К Пушкину» (1818) все построено на антитезе. У поэта «высокая душа», «пламенный ум», он – «избранник мощных судеб», «творец». У толпы «холодное сердце»; это – «низкие рабы», «мелкие ничтожные судьи»: «от дыханья толпы все небесное вянет».
Подобную антитезу «поэт – толпа» мы встретим и в программном стихотворении Кюхельбекера «Поэты» (1820). Поэты – «избранники харит», «любимицы вечных муз», «орлы». Толпа «безумна», это «сычи», «стада смертных» (через 25 лет в стихотворении на смерть декабриста А. И. Якубовича Кюхельбекер также использует тот же образ, говоря об умершем товарище: «Он был из первых в той орлиной стае»). Путь поэта – «полон скорби», «тернист». Мильтона, Озерова, Тасса, не понятых современниками, оценили по достоинству только потомки:
Пред вами падает во прах
Благовейное потомство...
– пророки:
Народы слышат прорицанья
Сокрытых для толпы судеб,
Открытых взору дарованья!
Поэты – учителя народов:
...
Не могут в бешенстве пролить
Вина с реками крови реки!
Да внемлют же поэтам веки!
Ты вечно будешь их учить.
«подвиги героев и славу отечества»; он имеет истинное право на благодарность потомков – Гомер (всевидец душ), Эсхил, Ювенал («Злодеям грозный бич свистит»), Ломоносов. И тут же Дельвиг, Пушкин, Баратынский:
С рассвета ваших тихих дней
Вас полюбил небесный Гений!
Стихотворение свое Кюхельбекер заканчивает той же антитезой:
... пусть презрит нас толпа:
В понимании Кюхельбекера поэт – пророк, избранник, учитель. Огромна роль поэтического слова, сила поэтического убеждения:
В руке суровой Ювенала
Злодеям грозный бич свистит
И краску гонит с их ланит,
«Поэты», 1820
У поэта – высокое предназначение:
В поэтов верует народ;
Мгновенный обладатель трона,
«Ермолову», 1821
«Поэт» (с большой буквы!) – так обращается Кюхельбекер к Пушкину, своему лицейскому другу:
Гордись! Никто тебе не равен,
Никто из сверстников-певцов...
«Тени Пушкина», 1837
Проклят, кто оскорбит поэта,
Богам любезную главу...
...
Предаст злодея поруганью
Святый, неистовый пророк.
«Проклятие», 1822
Та же антитеза: поэт – толпа и в стихотворении «Участь поэтов» (1823). «Презренная толпа», «сонм глупцов бездушных и счастливых» не в состоянии понять настоящих поэтов. Их гонят и «черная судьба», и «дикое изгнанье», «свирепые печали», безумие. Не случайно позднее и себя Кюхельбекер будет сравнивать с Торквато Тассо («Я был знаком с Торкватовой судьбой») и Оссианом, поэтами, чья жизнь стала символом трагической участи гения.
Последние произведения Кюхельбекера. Анализ трех стихотворений
На долгие годы В. К. Кюхельбекер был оторван от литературного мира, мог читать лишь журналы 10-летней давности и о многих литературных событиях смог узнать лишь впоследствии, на поселении, из тех книг, что доходили до декабристов.
Его лирика этого периода чрезвычайно разнообразна. В русской поэзии строгая иерархия жанров отжила, по существу, свой век, жанры взаимообогащались. Но все же Кюхельбекер по-прежнему называет свои стихотворения – «Послание к брату», «Элегия», «Сонет», «Сказка, похожая на быль». Некоторые его произведения написаны в стиле ломоносовских од («К брату», «Тень Рылеева»). В крепости (1826 – 1835 гг.) Кюхельбекер много и плодотворно работает – переводит с английского трагедии Шекспира, пишет поэмы «Давид», «Юрий и Ксения», «Сирота»; драматические произведения «Ижорский», «Прокофий Ляпунов», и трагедию «Аргивяне».
«Сирота» (поэма в «пяти разговорах»), о которой сам поэт написал: «Это одно из лучших моих произведений». И метод, и стиль, и композиция поэмы (чередование повествования с лирическими отступлениями) показывают прямую ее зависимость от произведений Пушкина «Евгений Онегин» и «Домик в Коломне». В этом аспекте характерно и посвящение поэмы Александру Пушкину.
Элегическая грусть пронизывает многие поздние стихи Кюхельбекера (страх перед изменой вдохновенья, творческим кризисом). По жанру – это своеобразные послания, свободные по стилю и тематике.
Психологическая лирика этого периода – автобиографична. Это своеобразный лирический дневник поэта (его повседневная жизнь, заботы). Но и тот, «малый мир» (по словам И. М. Семенко), мир внутренний вмещает огромный внешний мир и по праву становится предметом изображения. Высокие гражданские ценности утверждаются как неотъемлемая часть «жизни души». Об этом свидетельствует одно из лучших стихотворений Кюхельбекера «Участь русских поэтов» (1845 г.).
В этом стихотворении прежняя антитеза: поэт – толпа сменяется новой: поэт – судьба (рок). «Я слышал от Жуковского, – пишет Кюхельбекер, – ... судьба – синоним слову рок – есть сила, раздающая жребии; а второе – синоним слову жребий – есть доля, участь, достающаяся какому-нибудь человеку».
Горька судьба поэтов всех племен;
...
Бог дал огонь их сердцу, свет – уму,
Да! чувства в них восторженны и пылки, –
Что ж? их бросают в черную тюрьму,
Морят морозом безнадежной ссылки...
– Рылееву, Грибоедову, Пушкину. Их гибель поэт связывает и с теми страданиями, преследованиями, которые испытал сам.
От жизни поэт уже ничего хорошего не ждет. Характерны и названия его стихотворений: «Измученный и телом и душою», «Горько надоел я всем», «Зачем же родился не птицею ты?», «Усталость».
Хочется сравнить два стихотворения Кюхельбекера – их разделяет одиннадцать лет: «Родство со стихиями» (1834) и «Усталость» (1845). В стихотворении «Родство со стихиями» основной мотив – мотив бодрости:
Есть что-то знакомое, близкое мне
В пучине воздушной, в небесном огне;
От духа родного несет мне привет.
...
Донельзя постылы мне тина и прах;
Мне там в золотых погулять бы полях:
Туда призывают и ветер и гром,
Туман бы распутать мне в длинную нить
Да плащ бы широкий из сизого свить,
Предаться бы вихрю несытой душой,
Средь туч бы лететь под безмолвной луной!
– чередование легкого «Л» с более твердым «Р», что также придает стихотворению мажорность.
ОгРомную сЛышу ли жаЛобу буРь,
Когда умиРают и день и ЛазуРь,
Когда завывает и Ломится Лес, –
Я так бы и РинуЛся в воЛны небес.
«Перуны», «донельзя», «безмолвная луна», «сафирный шатер» прекрасно сочетаются с необычными и красочными перифразами: «волны небес», «океан светил», «воздушная пучина» – и все это о грозовом небе.
Прекрасна и концовка стихотворения (ненавязчивый повтор отдельных слов):
Все дале и дале, и путь бы простер
Я в бездну, туда – за сафирный шатер!
О, как бы нырял в океане светил!
Последние стихотворения Кюхельбекера очень тяжело читать – сколько в них горя, душевной муки, пережитых страданий. Чувство горечи и отчаяния отчетливо передает постоянно повторяющаяся строчка «Зачем же родился не птицею ты?» в стихотворении «Птицы» – едва ли не самом последнем стихотворении, написанном в апреле 1846 г. за четыре месяца до смерти полуслепым, тяжело больным поэтом. С потрясающей поэтической силой Кюхельбекер пишет о самом себе в стихотворении «Усталость» (1845):
Мне нУжно забвенье, нУжна тишина:
Я в волны нырнУ непробУдного сна;
Вы, порванной арфы мятежные звУки,
Да! чаша житейская желчи полна;
Но выпил же я этУ чашУ до дна, –
И вот опьянелой, больной головою
Клонюсь и клонюсь к гробовомУ покою.
Узнал слепоты нерассветнУю тьмУ,
И совести грозной Узнал Укоризны,
И жаль мне невольницы – милой отчизны...
Опять ассонанс на «у» (он и в самом названии «Усталость»), но здесь нет ничего книжного – стихотворение выстрадано поэтом. Постоянен повтор («мне – я», «клонюсь – клонюсь», «узнал – узнал»). Как страшно читать: «Умолкните, думы, и чувства, и муки», ведь «чувства» и «муки» вызывают у поэта одинаковое страдание. Неожиданная концовка («И жаль мне невольницы – милой отчизны») еще больше подчеркивает чувство обреченности и безысходной тоски.
«... право, сердце кровью заливается, если подумаешь, что все, все мною созданное вместе со мной погибнет, как звук пустой, как ничтожный отголосок».
Поистине страшна участь В. К. Кюхельбекера – крепость, ссылка, материальные лишения, физические и душевные страдания; и постоянное чувство одиночества даже среди своих близких ему людей (что особенно было ему тягостно). Как поэт он не был понят и принят своими современниками. Но воля к творчеству преодолела все:
... наперснику судеб
Не даром достается путь ко свету;
Страдать, терпеть готов я до конца:
Умру – и смолкнет хохот вероломства;
Меня покроет чудотворный щит,
Все стрелы клеветы он отразит...
Смеются? – пусть! проклятие потомства
...
Я слаб, и дряхл, и темен, и ничтожен,
Но только здесь, – моим злодеям там
За их вражду награда – вечный срам.
«Совет», 1842
Вопросы по творчеству Кюхельбекера