Василий Андреевич Жуковский
Биография В. А. Жуковского
Василий Андреевич Жуковский родился 29 января 1783 г. в селе Мишенском близ г. Белева Тульской губернии. Он был сыном богатого помещика Аф. Ив. Бунина и пленной турчанки Сальхи, которая, приняв православие, получила имя Елизаветы Дементьевны. Усыновил мальчика небогатый киевский дворянин А. Г. Жуковский, тем самым дав ему отчество и фамилию.
Писать стихи Жуковский начал рано, в 7-8 лет, а в 12 лет уже сочинил трагедию «Камилл или освобожденный Рим». Да и сама атмосфера дома, где он рос, способствовала пробуждению поэтического дара, любви к музыке и интереса к живописи. Жуковский учился в частном пансионе в Туле, затем в приходском училище, откуда был исключен «за неспособность». Настоящее образование он получил в Московском университетском благородном пансионе, где пробыл 4 года (1797–1800). Преподавание литературы сводилось там не просто к изучению классики, поощрялось и самостоятельное творчество учащихся. Так начался литературный путь Жуковского. Уже в периодических изданиях, выходящих в пансионе, он публикует первые ранние свои произведения – в основном это философская ода и рассуждение в прозе на разные темы. После окончания пансиона, не прослужив и двух лет в Соляной конторе, он возвращается в Тульскую губернию.
Более 50 лет длилось литературная деятельность Жуковского – поэта и переводчика. Жуковскому повезло – его «Полное собрание сочинений» пять раз издавалось при его жизни. В 1808 – 1810 гг. Жуковский, редактор журнала «Вестник Европы», принимает участие в войне 1812 г., с 1815 года он при дворе, с 1824 года – наставник цесаревича, а с 1826 – руководит обучением и воспитанием будущего Александра II. В этой должности он состоял до 1841 г. Жуковский боролся за свое право воспитателя влиять на «душу» цесаревича, пользовался его доверием. После своей отставки он писал Александру Николаевичу: «Границы, отделяющие от вас других, не могут и не должны быть моими границами… Это не будет уступкою ненарушимых прав вашего сана, это будет высокое достоинство человека, а человек во всяком сане есть главное».
В 1841 г. Жуковский женится на Елизавете Рейтерн, дочери немецкого художника. Семейная жизнь дала ему и радость (детей – Александру и Павла), но многие годы были омрачены для поэта тяжелой болезнью жены. 12 апреля 1852 г. Жуковский умирает в Баден-Бадене, прах его был перевезен в Петербург и захоронен в Александро-Невской лавре, рядом с Карамзиным и Крыловым.
Вечный ходатай и проситель, человек кристальной души, удивительной доброты и поразительного сострадания, Жуковский – всеобщий защитник. Он помогает выкупить из крепостной неволи Тараса Шевченко; хлопочет за Герцена, Лермонтова; верный друг Пушкина, он всемерно помогает ему, а после гибели поэта добивается пенсии его семье. Николай I не раз повторял Жуковскому, что он «защитник всех тех, кто только худ с правительством». Таково было жизненное кредо Жуковского: «Каждый день доброму делу, мысли или чувству» – гуманистический жизненный принцип, которого он придерживался всю жизнь и которому остался верен до самой смерти.
Начало творческого пути В. А. Жуковского. Стихотворение "Сельское кладбище"
Василий Андреевич Жуковский – первый русский романтик, «коего поэзия вышла из жизни». Подчеркивая огромную роль Жуковского, его историческое значение для русской поэзии, Белинский первым заметил, что русскую поэзию Жуковский сделал «доступной для общества», «дал ей возможность развития», без Жуковского «мы не имели бы Пушкина».
Одна из характерных черт поэзии Жуковского – ее глубокая связь с личностью поэта и его жизнью. «Для меня в то время было жизнь и поэзия одно» – но эти слова Жуковского с полным правом можно отнести и ко всей его лирике, так она была нерасторжима связана с его жизнью. И это было новое явление в русской поэзии.
Жуковский формируется как поэт на рубеже XVIII и XIX веков, когда сентиментализм обрел прочные позиции.
Велико было значение Н. М. Карамзина, которого Жуковский особенно почитал. Жуковский испытывал влияние и английской предромантической поэзии (Юнг, Грей). С 1802 года он много и плодотворно переводит. «Мой ум как огниво, которым надо ударить о камень, чтобы из него выскочила искра. Это вообще характер моего авторского творчества, у меня почти все чужое или по поводу чужого – и все, однако, мое» – так признавался он в последствии (февраль 1847 г.) Гоголю. На эту особенность переводов Жуковского одним из первых указал еще Белинский: «Жуковский был переводчиком на русский язык не Шиллера или других каких-нибудь поэтов Германии и Англии, нет, Жуковский был переводчиком на русский язык романтизма средних веков, воскрешенного в начале XIX века немецкими и английскими поэтами».
В 1802 г. появляется стихотворение Жуковского «Сельское кладбище» (Греева элегия, переведенная с английского). Элегия Жуковского – это не простой перевод, в него автор вложил собственные чувства и размышления. Лирические переживания героя связаны с окружающей природой:
Уже бледнеет день, скрываясь за горою;
Шумящие стада толпятся над рекой;
Усталый селянин медлительной стопою
Идет, задумавшись, в шалаш спокойный свой.
В туманном сумраке окрестность исчезает…
Повсюду тишина, повсюду мертвый сон;
Лишь слышится вдали рогов унылый звон.
Лишь дикая сова, таясь под древним сводом
Той башни, сетует, внимаема луной,
На возмутившего полуночным приходом
Ее безмолвного владычества покой.
Перед нами пейзаж, характерный для эпохи «чувствительности»: «туманный сумрак», «древние своды башен», даже сосны «черные». Повсюду царит чуть ли не гробовая тишина («мертвый сон»), изредка прерываемая «унылым звоном». Этот унылый пейзаж удивительно гармонирует с лирическими раздумьями поэта, в одиночестве бродящего по сельскому кладбищу, где покоятся мирные поселяне. Поэт размышляет об их прошлой жизни:
Как часто их серпы златую ниву жали
И плуг их побеждал упорные поля!
Как часто их секир дубравы трепетали
И потом их лица кропилася земля!
Их скромную жизнь и «полезный труд» поэт противопоставляет «рабам сует», тем, кто утратил «глас совести», тем, кто «жестоки к страданьям». Размышления поэта о несправедливости жизни приобретают социальную окраску: скромна участь почивших поселян – судьба (рок) лишила их возможности обрести славу Кромвеля или Мильтона:
Но просвещенья храм, воздвигнутый веками,
Угрюмою судьбой для них был затворен,
Их рок обременил убожества цепями,
Их гений строгою нуждою умерщвлен.
Но перед смертью все бессильны:
На всех ярится смерть – царя, любимца славы,
Всех ищет грозная… и некогда найдет;
Всемощные судьбы незыблемы уставы:
Но если и есть равенство, то лишь перед лицом смерти:
А вы, наперсники фортуны ослепленны,
Напрасно спящих здесь спешите презирать
За то, что гробы их непышны и забвенны,
Что лесть им алтарей не мыслит воздвигать.
...
Ужель смягчится смерть сплетаемой хвалою
И невозвратную добычу возвратит?
Не слаще мертвых сон под мраморной доскою;
Надменный мавзолей лишь персть их бременит.
В конце стихотворения возникает образ мечтательного поэта, который, задумчивый и грустный, то наблюдает за «тихой зарей», то идет в дубраву «лить слезы». Но скоро и он найдет приют на сельском кладбище. Последние три строфы стихотворения – своеобразная эпитафия юному поэту. Душевные переживания раскрывают его богатый внутренний мир; перед нами едва ли не первый в русской поэзии психологический лирический портрет.
Элегия Жуковского имела огромный успех – задушевный и меланхолический тон, совершенный поэтический язык, музыкальность стиха – все покорило читателей и вызвало впоследствии целую волну подражаний – элегий («прощание с молодостью», «жалобы на жизнь», «предчувствие скорой смерти»).
«Да, Жуковский был первым, кто выговорил элегическим языком жалобы поэта на жизнь» (Белинский).
Анализ элегии "Вечер"
Основные мотивы лирики Жуковского нашли дальнейшее продолжение в его медитативной элегии (элегии-размышлении) «Вечер» (1806) – самой известной из его ранних элегий.
Тема стихотворения – размышления лирического героя о своей судьбе; воспоминания о тех, кто был ему близок, переплетаются с поэтическими картинами природы:
Уж вечер… облаков померкнули края,
Последний луч зари на башнях умирает;
Последняя в реке блестящая струя
С потухшим небом угасает.
Простершись на траве под ивой наклоненной,
Внимаю, как журчит, сливаяся с рекой,
Поток, кустами осененный.
Как слит с прохладою растений фимиам!
Как сладко в тишине у брега струй плесканье!
Как тихо веянье зефира по водам
И гибкой ивы трепетанье!
Сколько эпитетов поэт нашел для угасающего дня – «последний», «потухший»; глаголы – «померкнуть», «умирать», «угасать» – и все в 4 строчках, но все описание исполнено невыразимой гармонии. Удивительно яркие краски: «светлый песок», «златые холмы», «багряный блеск» – все доставляет зрителю покой и радость.
Поэтическая картина природы не только возрождает воспоминания:
О братья! о друзья! где наш священный круг?
Где песни пламенны и музам и свободе?
Где Вакховы пиры при шуме зимних вьюг?
Где клятвы, данные природе,
Хранить с огнем души нетленность братских уз?
И где же вы, друзья?..
...
А мы… ужель дерзнем друг другу чужды быть?
но и пробуждает мысли и о собственной судьбе, о собственном поэтическом пути:
Мне рок судил: брести неведомой стезей,
Быть другом мирных сел, любить красы природы,
И, взор склонив на пенны воды,
Творца, друзей, любовь и счастье воспевать.
О песни, чистый плод невинности сердечной!
Блажен, кому дано цевницей оживлять
Часы сей жизни скоротечной.
Личное местоимение под конец заменяется словом «юноша», в воображении поэта рисуется «тихая могила», и сам поэт видит себе как бы со стороны:
Так, петь есть мой удел… но долго ль?.. Как узнать?..
Ах! Скоро, может быть, с Минваною унылой
Придет сюда Альпин в час вечера мечтать
Над тихой юноши могилой!
Но и сама картина природы не статична, она в движении, на смену мягкому вечеру приходит солнечный восход:
Кто, в тихий утра час, когда туманный дым
Ложится по полям и холмы облачает
И солнце, восходя, по рощам голубым
Спокойно блеск свой разливает,
Спешит, восторженный, оставя сельский кров,
В дубраве упредить пернатых пробужденье
И, лиру соглася с свирелью пастухов,
Поет светила возрожденье!
«Так, петь есть мой удел… Но долго ль?» Различные лирические мотивы стихотворения не просто переплетаются, а мягко переходят один в другой, создавая единый лирический поток, раскрывающий внутренний мир лирического героя. Поэтический пейзаж (где античная филомела и русский коростель прекрасно уживаются) привлекал не просто изобразительной точностью, но и выразительностью реалистических деталей:
Луны ущербный лик встает из-за холмов…
О тихое небес задумчивых светило,
Как зыблется твой блеск на сумраке лесов!
Как бледно брег ты озлатило!
Читатель не просто чувствовал природу, поэтический лунный вечер был для него откровением. Жуковский передает все нюансы душевных переживаний. Тишина в «Вечере» – тишина реальная и тишина душевная. Как заметили исследователи, она станет впоследствии одним из излюбленных образов поэта. И не «угасание», «не умирание», а этот прекрасный образ тишины объединит человека и природу в элегиях Жуковского.
Читатель не мог не почувствовать удивительной музыкальности стиха («ЛуНЫ ущербНЫй Лик»; «зыбЛЕтся… бЛЕск на сумраке ЛЕсов»; «БЛЕдно БРЕг»), плавности шестистопных ямбов. «.. Продолжительные переходы звуков предшествуют словам его и сопровождают его слова, тихо припеваемые поэтом только для пояснения того, что хочет он выразить звуками. Бессоюзие, остановка, недомолвка – любимые обороты поэзии Жуковского», – тонко заметил Н. Полевой.
Анализ элегии "Теон и Эсхин"
Скорбь человека, не сумевшего найти счастье в земной жизни, – вот, пожалуй, один из основных мотивов поэзии Жуковского. В чем же истинное счастье? В своей элегии «Теон и Эсхин» (1814) – произведении, можно сказать, программном – Жуковский показывает двух героев, две разные судьбы. Эсхин провел жизнь в поиске земных радостей и счастья:
И роскошь, и слава, и Вакх, и Эрот –
Лишь сердце они изнурили;
Цвет жизни был сорван; увяла душа:
В ней скука сменила надежду.
Скромный в желаниях, Теон уверен, что его жизнь – путь к «прекрасной возвышенной цели». Первый – личность мятущаяся, второй – весь в скорбных размышлениях. Оторванный от реальной действительности, он живет уединенно, живет лишь воспоминаниями о минувшем счастливом времени и надеждами на то, что это время когда-нибудь вернется:
Но счастье, вдвоем столь живое,
Навеки ль исчезло? И прежние дни
Вотще ли столь были прелестны?
О, нет: никогда не погибнет их след;
Для сердца прошедшее вечно,
Страданье в разлуке есть та же любовь;
И скорбь о прошедшем не есть ли, Эсхин,
Обет неизменной надежды,
Что где-то в знакомой, но тайной стране
Погибшее нам возвратится?
Взгляды Теона близки Жуковскому:
Я взором смотрю благодарным
На землю, где столько рассыпано благ…
…
И жизнь мне земная священна;
При мысли великой, что я человек,
Всегда возвышаюсь душою.
Главное на земле – человек, для Жуковского – это единственная подлинная реальность, это основная идея всего творчества Жуковского, в этом пафос его поэзии. Через сложный и богатый внутренний мир героев Жуковский стремился показать разнообразие человеческого характера, человеческая психология всегда привлекала его внимание. Но романтический субъективизм поэта приводил к известной односторонности. Обращаясь к Эсхину, Теон говорит:
О, друг мой, искав изменяющих благ,
Искав наслаждений минутных,
Ты верные блага утратил свои –
Ты жизнь презирать научился.
В этих словах Теона – квитэссенция взглядов самого Жуковского. Богатство внутреннего мира Теона, внутренний мир его сердца (и вообще любого человека) поэт противопоставляет непрерывным стремлениям Эсхина найти свое истинное счастье. Поэт уверен: истинное благо внутри человека. Не случайны слова Теона:
…боги для счастья послали нам жизнь –
Но с нею печаль неразлучна.
…
И жизнь и вселенна прекрасны.
Теон мужественно переживает все невзгоды, ниспосланные ему, он примирился со страданием, он сроднился с ним, не замечая своего душевного одиночества. Он уверен, что блаженство и счастье ждут его:
Все небо нам дало, мой друг, с бытием:
Все в жизни к великому средство;
И горесть и радость – все к цели одной…
Для Теона не существует борьбы за счастье; то, как он жил и живет, его вполне устраивает (жизнь предстает перед ним во всей красоте), та, которую он потерял, всегда с ним («Ах, свет, где она предо мною цвела, // Он тот же: все ею он полон…»), и в иной жизни они встретятся («…верно желанное будет»). Теон уверен: человек не должен роптать на судьбу, девиз Теона: «Жду и надеюсь!»
В словах Теона – исповедь человека одинокого, лишенного какой-либо деятельности, погруженного в счастливые воспоминания и размышления о прошлом (он уверен, что счастье, которого он достиг, «не мечта»). Но в них и осуществимость идеала в подчинении жизни человека «прекрасной, возвышенной цели» («Все в жизни к великому средство»), и христианское представление о бессмертии души, и античное представление о загробном мире (это не царство мрачного Аида), где человек находит утраченное.
Пафос элегии «Теон и Эсхин» в гуманизме, в романтической вере, что «любовь и сладость возвышенных мыслей», стремление к столь же «возвышенной цели» изначально присущи человеку («сих уз не разрушит могила»).
Поэт и поэзия
Известен афоризм Жуковского: «Дела поэта – слова его». Поэзия должна иметь влияние на душу всего народа. Жуковский придает большую важность содержанию, цели искусства. Задачи литературы – это прежде всего задачи нравственного порядка.
Ранний лирический герой Жуковского – сентиментальный юноша, поэт, страдающий от несчастной любви, оплакивающий свои ушедшие года, предвидящий свою раннюю смерть:
Он сердцем прост, он нежен был душою –
Но в мире он минутный странник был;
Едва расцвел – и жизнь уж разлюбил
И ждал конца с волненьем и тоскою;
И рано встретил он конец,
Заснул желанным сном могилы…
Твой век был миг, но миг унылый,
Бедный певец!
–
Но верный друг во цвете лет угас;
Он пел любовь – но был печален глас;
Увы! Он знал любви одну лишь муку;
Теперь всему, всему конец;
Твоя душа покой вкусила;
Ты спишь, тиха твоя могила,
Бедный певец!
«Певец», 1811
Поэтические клише из этого стихотворения Жуковского прочно войдут в «унылую» элегию 1810–1820 гг. (хотя за словами поэта и подлинная трагедия – потеря близкого друга, Андрея Тургенева, и несчастная драматическая любовь).
Поэт Жуковского – задумчив, грустен, меланхоличен. Эти его «черты характера» определялись как особенностями поэтического жанра (элегия), так и нарочитым «трагизмом» его судьбы – неразделенная или несчастная любовь, предвидение близкой смерти. Образ поэта достаточно условен, лишен психологической характеристики.
С годами образ певца усложняется. Это не идеализированный «пиит», а уже конкретный человек, стремящийся выразить то, что им выстрадано, свои переживания и муки.
В лирике Жуковского творчество, поэтическое вдохновение – такое же своеобразное проявление «жизни души» поэта, как и его любовь, воспоминания, боль, страдания – все они как бы части единого целого. Вдохновение – высокая духовная потребность. Творчество – это благословенный, «славный» труд, доставляющий поэту духовную радость и истинное блаженство; «друг верный, труд неутомимый» – так скажет сам поэт в стихотворении «Мечта» (1812). А в послании «К кн. Вяземскому и В. Л. Пушкину» (1814) напишет:
Хвала воспламеняет жар;
Но нам не в ней искать блаженства –
В труде… О благотворный труд,
Души печальныя целитель
И счастия животворитель!
Труд несет и высшую награду, причем истинную, как ее понимает сам поэт. Настоящий творец (в данном стихотворении Н. М. Карамзин):
…о славе забывает
Он беззаботно ждет суда
От современников правдивых,
Не замечая и лица
Завистников несправедливых.
Поэт, а не толпа, не ее «ничтожный суд» – вот кто высший судия.
Благодаря поэзии Жуковского тема поэт – толпа (как вечные антагонисты) широко входит в русскую поэзию (хотя и не Жуковский первым обратился к этой проблеме). Жуковский тщательно разрабатывает круг образов и мотивов, неразрывно связанных с темой одиночества поэта и темой «света», с его гибельными для истинного художника хвалами:
Страшись к той славе прикоснуться,
Которую прельщает Свет –
Обвитый розами скелет;
Любуйся издали, поэт,
Чтобы вблизи не ужаснуться.
Свет – «завистник гения и славы», у толпы «глухая и вялая душа», поэзия же – «Фебов дар священный», «вдохновение муз», и более того – «поэзия есть добродетель».
…счастлив, кто поэт;
Его блаженство прямо с неба;
Он им не делится с толпой:
Его судьи лишь чада Феба;
Ему ли с пламенной душой
Плоды святого вдохновенья
К ногам холодным повергать
Он недостойных одобренья?
«Пламенная душа поэта», его дар – «дар небес» не могут быть поняты «холодным» светом; и это вечное и неразрешимое противопоставление «в пыли таящихся душ» вдохновенному поэту будет в дальнейшем развиваться в творчестве всех русских поэтов:
Подале от толпы судей!
Пока мы не смешались с ней…
Поэт – душевно одинок. Он подобен Мемному – статуе, «пробуждающейся с первыми лучами солнца». Главное для поэта – его высокое предназначенье («славный труд»). Изначально он выше толпы. Поэтому поэт Жуковского не тяготится ни одиночеством, ни непониманием современников (что было свойственно и «поэту» Пушкина и Кюхельбекера). Ему не страшны ложь, злоба, клевета:
…не подвластный року
И находя в себе самом
Покой, и честь, и наслажденья,
Муж праведный прямым путем
Идет…
…
Нет! в лучший мир он переносит
Надежды лучшие свои.
Так и поэт…
Поэт не просто независим, ибо он творит для тех, кого любит («для сердца верного друзей»). И по достоинству его могут оценить лишь немногие – истинные друзья и «избранные судия» («их приговор зерцало нам; их одобренье нам награда»).
Творчество настоящего поэта переживет и самого поэта и его завистников (чья «злоба – им одно страданье»).
Твори, будь тверд; их зданья ломки;
А за тебя дадут ответ
Необольстимые потомки.
…растерзали
Их иглы славное чело –
Простым сердцам смертельно зло:
Певец угаснул от печали.
И эти гневные слова, страстное негодованье предвосхитят лермонтовские строки («На смерть поэта»):
И прежний сняв венок – они венец терновый,
Увитый лаврами, надели на него;
Но иглы тайные сурово
Язвили славное чело.
Цель поэта – «говорить сердцам» и пробуждать в душах ответный пламень. Поэзия – средство воспитания высших моральных ценностей. Сравнивая мифического певца Амфиона (чья игра на лире оживляла камни) с ролью нынешних поэтов, Жуковский скажет:
О Амфион! Благоговею!
Но, признаюсь, не сожалею,
Что дар твой: говорить стенам,
В наследство не достался нам.
Славнее говорить сердцам
И пробуждать в них чувства пламень,
Чем оживлять бездушный камень
И зданья лирой громоздить.
«Послание П. А. Вяземскому», 1814
– прежде всего, учитель; поэзия – воспитание народа. Велики предназначение и ответственность истинного Поэта и перед нынешним и перед будущим поколениями – и в этом сокровенная мысль Жуковского:
Надежда сердцем жить в веках,
Надежда сладкая – она не заблужденье;
Пускай покроет лиру прах –
В сем прахе не умолкнет пенье
Душой бессмертной, полной струн!
Наш гений будет, вечно юн,
Неутомимыми крылами
Парить над дряхлыми племен и царств гробами;
И будет пламень, в нас горевший, согревать
Жар славы, благости и смелых помышлений
В сердцах грядущих поколений;
Сих уз ни Крон, ни смерть не властны разорвать!
Поэзия – высокая сфера правды, добра и красоты… «Но что же поэзия, как не чистая высшая награда?» – пишет Жуковский Вяземскому.
…поэзия небесной
Религии сестра земная; светлый
Маяк, самим Создателем зажженный,
Чтоб мы во тьме житейских бурь не сбились
С пути. Поэт, на пламени его
Свой факел зажигай!
…Будь творец! Душою не дремли!
Поэзия есть бог в святых мечтах земли.
«Камоэнс», 1839
Поэзия божественна, она – сокровищница человеческого духа, в ней выражается божественная природа человеческой души. Но своей поэзией Жуковский стремился показать не просто красоту видимых явлений, а вызываемые ими неуловимые переживания. «Поэзия – религии небесной сестра земная» – это своеобразная поэтическая метафора, говорящая лучше всего о том, чем была для Жуковского настоящая поэзия и чему он посвятил все свое творчество.
Анализ стихотворения "Певец во стане русских воинов"
В октябре 1812 г. Жуковский пишет одно из самых известных своих произведений «Певец во стане русских воинов». Это и одно из самых ярких стихотворений, посвященных войне 1812 г. Жанр произведения очень разнообразен. Это героическая песнь, кантата, но в нее автором включены и высокое послание, и застольная песнь, и элегические размышления.
Написано стихотворение накануне сражения при Тарутине, в штабе Кутузова. Сюжет стихотворения – не описание военных действий, а монолог поэта-патриота. Он обращается ко всем «ратным и вождям», тем, «кто одной пылает славой», тем, кто первыми «летят в бой». Одиннадцать раз поднимает он кубок – во славу отчизны и русского царя, воинов, «святого братства», «любви» – как бы напоминая о том, что защищают воины, о том, что дорого их сердцу. Полны искренней ненависти к врагу и веры в народ слова поэта. Но это слова уже поэта-воина:
За гибель – гибель, брань за брань,
И казнь тебе, губитель…
Мы села – в пепел; грады – в прах;
В мечи – серпы и плуги.
Слова поэта изредка прерываются возгласами разделяющих его взгляды воинов. Главное для них – освобождение Отчизны, любовь к родине («любовь святая»); защитить свою страну и отомстить врагу призывает поэт:
Сей кубок мщению! други, в строй!
И к небу грозны длани!
Сразить иль пасть! наш роковой
Обет пред богом брани.
Война 1812 г. – война народная, подчеркивает поэт, освободительная, но не только для России:
Отчизна к вам взывает: месть!
Вселенная: спасенье!
«Певец…» – яркий образец русской гражданской поэзии. Это обращение к тем, кто прославил Россию на полях сражений (Дмитрий Донской, Петр I, Суворов) и в этом для Жуковского нерасторжимая связь прошлого с настоящим, с нынешним поколением и новыми героями (Кутузовым, Ермоловым, Раевским, Милорадовичем) и с теми, кто уже сложил голову в этой войне.
– это и торжественный пафос («Хвала вам, чада прежних лет!»), обилие славянизмов («рать иноплеменных», «там днесь его могила», «горе подъял ужасну длань» и т. д.); яркие метафоры и перифразы («свирепый пламень брани», погибший – «чести сын», сражающийся воин «летает страхом в тыл врагам»); пышные сравнения, восходящие к фольклору («Орлом шумишь по облакам, // По полю волком рыщешь); дидактические сентенции (обращение к «творцу»); логическая стройность композиции.
Обращение к историческому прошлому было важно для Жуковского. Отзвуки классицизма в батальных сценах (стрелы и мечи, а не ядра и пушки; броня и шлемы, а не шинели и фуражки; ратники, а не солдаты; дружины, а не полки; даже сам поэт во стане, а не в лагере, и враги – супостаты) – это сознательное нарушение реальной действительности, исторического правдоподобия. Неразрывная связь с великим прошлым была важна для этого стихотворения.
Глубокий и искренний лиризм подчеркивает душевный подъем, который переживает и сам певец и слушающие его воины:
Любви сей полный кубок в дар!
Среди борьбы кровавой,
Друзья, святой питайте жар:
Любовь одно со славой.
Певец поет свою песнь на бранном поле, при свете луны и огней. К нему «воздушными толпами» мчатся герои прошлого.
Героические и элегические, гражданские (борьба за отечество, истинный патриотизм) и личные (любовь, дружба) мотивы тесно переплетаются в этом стихотворении.
«Императору Александру». Анализ
В 1814 г., следуя традиции «высокого» послания, Жуковский пишет свое произведение «Императору Александру». Послание Жуковского – небольшая поэма. Широки исторические рамки описываемых событий. Начинается повествование с коронации Александра I, затем переходит к предреволюционному состоянию в Европе:
Давно ль одряхший мир мы зрели в мертвом сне?
Там, в прорицающей паденье тишине,
Стояли царствия, как зданья обветшалы…
И далее автор воспевает священна миссия России и ее царя в освобождении Европы:
…зажгись, костер Свободы!
Пылает!.. цепи в прах! Воскресните, народы!
Ваш стыд и плен Москва, обрушась, погребла,
И в пепле мщения свобода ожила…
Вступление Пруссии в войну с Наполеоном, Кульмская битва (июль 1813), где русские одержали победу над французами, Европейский Союз против Наполеона, вступление русских войск в Париж, возвращение Людовика XVIII, апофеоз Александра – такова широкая панорама событий, описанных в этом произведении Жуковского.
«свободы», «непобедимости мечтою ослепленный» и «Благословенный» – как называется здесь император Александр. Но обращение поэта к царю искреннее, тон благородный, независимый и в то же время смелый. Поэт не входит в круг тех, кто толпится вокруг трона и кого слушает император:
Хвалой неверною трон царский окружен.
Цель Жуковского в другом – выполнить свою высокую миссию. Это подчеркивают и слова поэта: «глас лиры – глас народа». Самое главное на земле звание – человек:
Но дань свободная, дань сердца – уваженье,
Не власти, не венцу, но человеку дань.
«Поверь народу царь, им будешь счастлив ты», – обращается поэт к императору, ибо «величие народа» проявилось в славном подвиге – освободительной войне.
В свое время еще императрица Екатерина II запретила обращаться к ней с посланиями, т. к. заметила у поэтов склонность приписывать коронованным особам собственные мысли. В послании Жуковский создает свой идеал императора. В послании отразились надежды и чаяния поэта, его вера в просвещенного монарха с его возвышенным образом мыслей и стремлением к истине, служением общественному долгу. Неповиновение трону поэт считает гибельным. Но уважать подданные должны «не власть, не венец, но человека».
Послание Жуковского пользовалось большой известностью у современников. Известен отзыв Пушкина (1825 г.): «Вот как русский поэт говорит русскому царю!» (еще лицеистом Пушкин пишет в 1815 г. свое послание «Александру»). В послании Жуковского Пушкин видел образец благородства и независимости «наших талантов». Изящество слога, прямое обращение к царю от имени народа – все это, несомненно, восхитило Пушкина:
О, дивный век, когда певец царя – не льстец,
Когда хвала – восторг,
Глас лиры – глас народа…
Для той эпохи такой тон был уже независимостью.
Тот же образ человека и идеального монарха Жуковский стремится создать в послании «Великой княгине Александре Федоровне» (1818). Это обращение и в то же время наставление молодой матери: главное для человека (и императора!) – душа, стремящаяся ко всему прекрасному, мужество и в радости и в страдании («Великое с величием сносить, // Не трепетать, встречая рок суровый»). Но прежде всего император обязан помнить:
Да на чреде высокой не забудет
Святейшего из званий: человек!
Жить для веков в величии народном,
Для блага всех – свое позабывать,
Лишь в голосе отечества свободном
С смирением дела свои читать:
Вот правила царей великих внуку.
«царской души», от духовного развития монарха зависит судьба народа. «…Человек во всяком сане есть главное», – напишет через 23 года Жуковский цесаревичу Александру, уже оставив должность воспитателя наследника. Не случайно, создавая слова к гимну «Боже, царя храни», Жуковский подчеркнет: «царствуй на славу, на славу нам», т. е. всему народу.
Жуковский считал, что большое значение для страны имеет «история царской души». И за этот «дворцовый романтизм» его упрекали даже друзья. Вяземский писал, что Жуковский «ищет души там, где они никогда не водились, – в Аничковском дворце».
Лирика Жуковского. Тема любви и счастья
Глубина душевного переживания, внутренний богатый мир человеческой личности, духовная жизнь – все эти проблемы нашли отражение в лирике Жуковского. Внешний мир – мораль, истина, религия, добро, общественный долг, патриотизм – все эти сферы оказывают огромное воздействие на внутренний мир человека, на его стремление к нравственному и эстетическому идеалу. Жуковский расширил сферу «чувств» – и «душа», «душевное состояние» в центре его лирики. Но поэт описывает не чувство, как таковое, а раскрывает свою душу, свое собственное чувство. Драматизм психологических деталей, мысль, жизнь сердца и жизнь души – все оттенки сложных человеческих чувств в поэзии Жуковского как бы переплетаются.
События собственной жизни – душевные страдания, романтическая несчастная любовь – определенно сказались на мыслях поэта о закономерности утрат и невозможности личного счастья. Но остается все же одно – прелесть надежды. Жуковский не раз повторял: «На свете много хорошего и без счастья». Как уже было отмечено исследователями, Жуковский пишет «не о страдании, а о Страдании, не о беде, которая может случиться, а о Беде, которой не избежать… действительная причина скорби поэта… в скоротечности всего земного, в неизбежности смерти, в несовместимости жизни и счастья».
Любовь – едва ли не самая важная тема в поэзии Жуковского. Эта любовь – идеальная, чистая, возвышенная; это – скорее потребность в любви:
Уныния прелесть, волненье надежды,
И радость и трепет при встрече очей,
Ласкающий голос – души восхищенье,
Могущество тихих, таинственных слов,
Присутствия сладость, томленье разлуки.
Нине», 1808
Любовная лирика Жуковского неразрывно связана с его трагической любовью к М. А. Протасовой, – и оригинальные и переводные стихи проникнуты этим глубоким драматическим чувством. Во многих переводных его стихах лирические герои как бы говорят от имени самого автора – в их страданиях слышатся «муки израненного сердца» самого поэта. Да и сам Жуковский ищет такие произведения для перевода, сюжет которых соответствует его нравственному состоянию, душевным переживаниям и страданиям.
Герои и героини Жуковского (за немногим исключением) не находят личного счастья. Эпиграфом ко всей любовной лирике Жуковского могли бы послужить его собственные слова:
Любовь, ты погибла; ты, радость, умчалась;
Одна о минувшем тоска мне осталась.
«Тоска по милом», 1807
Есть лучший мир, там мы любить свободны.
«Песня», 1811
Любовная лирика Жуковского чрезвычайно разнообразна в жанровом плане – романсы, песни, элегии, но общее у них – глубокая искренность и чарующая проникновенность.
– недосягаемый идеал, созданный в воображении поэта:
Ты слышишь с содроганьем
Знакомый звук речей,
Задумчивых очей
Встречаешь взор приятный,
И запах ароматный
Пленительных кудрей
Во грудь твою лиется,
И мыслишь: ангел вьется
Незримый над тобой.
«К Батюшкову», 1812
В лирических стихах Жуковского нет жизненных реалий, нет психологических характеристик героев: есть он и она. Не случайно одно из стихотворений Жуковского так и называется «К ней» (1811). Это вольный перевод немецкой песни. Написанное трехударным безрифменным стихом (однако ритм сохраняется в каждом из трех стихов пяти строф), это стихотворение передает возвышенное чувство любви. До Жуковского никто так просто и безыскусно (но с каким мастерством!) и вместе с тем проникновенно не писал о любви:
Имя где для тебя?
Не сильно смертных искусство
Выразить прелесть твою!
Лиры нет для тебя!
Что песни? отзыв неверный
Поздней молвы о тебе!
Если бы сердце могло быть
Им слышно, каждое чувство
Прелесть жизни твоей,
Сей образ чистый, священный, –
В сердце – как тайну ношу.
Я могу лишь любить.
Сказать же, как ты любима,
Может лишь вечность одна!
Для Жуковского не свойственны эгоцентрические формы, личное местоимение «я» всегда на втором плане. Не случайно даже в сочетании с ним смысловое ударение всегда лежит на втором слове:
В пустыне, в шуме городском
Одной тебе внимать мечтаю;
Твой образ, забываясь сном,
С последней мыслию сливаю;
Приятный звук твоих речей
Со мной во сне не расстается;
Проснусь – и ты в душе моей
Скорей, чем день очам коснется.
«Песня», 1808
Здесь слышатся стоны сердечных мук, но сколько в этой «Песне» задушевности, сколько искренности в описании чувств! Невольно забываешь, что это перевод французского стихотворения Ф. д’Эглантина.
О ты, с которой нет сравненья,
Люблю тебя, дышу тобой,
…
Беру перо – им начертать
Могу лишь имя незабвенной;
Одну тебя лишь прославлять
Могу на лире восхищенной:
С тобой, один, вблизи, вдали.
Тебя любить – одна мне радость;
Ты мне все блага на земли;
Ты сердцу жизнь, ты жизни сладость.
Для Жуковского нехарактерен внешний показ чувств и душевных переживаний. Любое душевное движение поэт стремится описать при помощи внутренних признаков. Главное для него – внутренний мир, «жизнь сердца»:
Сие смятение во взоре,
Склоненном робко перед ней;
Несвязность смутная речей
В желанном сердцу разговоре;
Перерывающийся глас;
К тому, что окружает нас,
Задумчивое невниманье;
Присутствия очарованье,
И неприсутствия тоска,
Когда послышится случайно
Любимый глас издалека.
И это все, что сердцу ясно,
А выраженью неподвластно…
«В. А. Перовскому», 1819
Все неопределенно, смутно и робко: «желанный разговор», «трепет» – все, что человек стремится скрыть, пережить тайно, в глубине сердца – это особый язык души, язык взглядов, которые могут понять только влюбленные, это ни с чем не сравнимая радость только от присутствия любимого человека:
При ней – задумчив, сладкой
Исполненный тоской,
Ты робок, лишь украдкой,
Стремишь к ней томный взор:
В нем сердце вылетает…
Задумчивость, молчанье,
И страстное мечтанье –
Язык души твоей…
«К Нине», 1808.
Неоднократно отмечалось, что опорные слова в поэтической лексике Жуковского связаны с обобщенными значениями человеческих эмоций и чувств – «воспоминание», «любовь», «жизнь», «скорбь», «радость», «тишина». Лирическая окраска усиливает их смысловую нагрузку, поэтическое слово у Жуковского богато подтекстом, ассоциациями. Семантически богат эпитет «сладкий», едва ли не самый любимый эпитет Жуковского. Но Жуковский, как и Батюшков, стал его употреблять в психологическом «петрарковском» смысле, как признак «жизни души».
Тоска о милой, сила страданья, любовные признания – все это Жуковский выразил в своей лирике – в задушевных, удивительно искренних стихотворениях. Но его любовь выражается не во внешних признаках, сила любви сильнее любых слов:
Я на тебя с тоской гляжу,
Внутри огонь, в душе молчанье.
… Но что скажу?
О друг, пойми мое признанье.
Тиха любовь к тебе моя;
Она всех чувств успокоенье,
Хранитель гений бытия,
Души надежда и спасенье.
«Признание»
«Мир души» играет особую роль в любовной лирике Жуковского. Само слово «душа» – непременный атрибут при описании человеческих чувств: «ничем души не усладить», «таить в душе», «зачем душа в тот край стремится», «он нежен был душою», «радость души». В поэзии Жуковского душа – «нежная», «пламенная», «обманутая», и выражение «шепнул душе» прекрасно вписывается в лирику Жуковского. В «Цвете завета» (1819) слово «душа» встречается 8 раз! В конце стихотворения лишь в одной строчке оно упоминается дважды, и создается новый образ:
Посол души, внимаемый душой,
О верный цвет, беседуй с нами
О том, чего не выразить словами.
«Душа», по мнению Жуковского, – это то общее, что объединяет людей, что их сближает; в этом суть мироощущения поэта. В понятие «душа» заложена и целостность человеческого сознания. «Необыкновенная романтическая любовь поглощает целиком всего человека и влечет его душу к одному предмету, который удаляет ее от всех других», – писал поэт.
Страсть окрылила талант Жуковского, внушила ему возвышенные чувства – был убежден биограф Жуковского Я. Грот, который знал поэта еще в молодости. Горе, мучительные испытания не смогли сломить душу Жуковского. Он излил в своих стихах боль и страдание, историю своей несчастной любви. Но в том же тяжелом для него 1823 г. (после смерти М. А. Протасовой-Мойер) Жуковский писал отчаявшемуся В. Кюхельбекеру: «По какому праву браните вы жизнь и почитаете себя позволенным с нею расстаться! …если вы несчастны, боритесь твердо с несчастьем, не падайте – вот, в чем достоинство человека!.. Вы должны любить и уважать жизнь, как бы она в иные минуты ни терзала…» С каким трудом удалось самому Жуковскому нести свой тяжелый крест (и нести до самой смерти), видно из его дневников и писем, но всю жизнь стремился он не поддаться ни возрасту, ни болезни, ни тяжелым обстоятельствам.
Природа в лирике Жуковского
Еще Белинский заметил: «Мы бы опустили одну из самых характеристических черт поэзии Жуковского, если бы не упомянули о дивном искусстве этого поэта живописать картины природы и влагать в них романтическую жизнь».
что охватывает человека перед вечно-прекрасными картинами природы?
Что наш язык земной пред дивною природой?
С какой небрежною и легкою свободой
Она рассыпала повсюду красоту
И разновидное с единством согласила!
…
Невыразимое подвластно ль выраженью?
«Невыразимое», 1819
Жуковский впервые в русской поэзии сумел найти и воплотить в своем творчестве удивительные яркие краски, звуки и запах природы (ее «материальную» красоту), но и «пронизать природу чувством и мыслию воспринимающего ее человека».
Взошла заря. Дыханием приятным
Из хижины за гостем благодатным
Я восходил на верх горы моей;
Жемчуг росы по травкам ароматным
Уже блистал младым огнем лучей,
И жизнью все живому сердцу было.
«Взошла заря…», 1819
Природа не просто одушевленная, она живая – «приятное дыхание зари». Совмещение, слияние с окружающим миром входит в замысел поэта. Все вокруг него в движении: «заря взошла», «день взлетел», «я восходил». Все вокруг живет: «И жизнью все живому сердцу было».
Я восходил; вдруг тихо закурился
Густел, редел, тянулся и клубился,
И вдруг взлетел, крылатый, надо мной,
И яркий день с ним в бледный сумрак слился,
Задернулась окрестность пеленой,
Я в облаках исчез уединенный…
В этой прекрасной картин даже обычный туман (нечто неподвижное) и тот исполнен движения:
Густел, редел, тянулся и клубился,
И вдруг взлетел.
– «день взлетел как гений светлокрылый», «дым крылатый» и сам герой «в облаках исчез уединенный».
Красота и поэтичность слов и сравнений передают и красоту окружающего мира («жемчуг росы»). Но в словах заключен и иной подтекст: «заря», «гость благодатный» (солнце), «светлокрылой», «крылатый» – в них и мощь, и величие, и удивительное чувство свободы. Они помогают поэту передать то необычное состояние, когда природа и человек едины, когда человек буквально сливается с окружающим его миром:
Зелень нивы, рощи лепет,
В небе жаворонка трепет,
Теплый дождь, сверканье вод, –
Чем иным тебя прославить,
Жизнь души, весны приход?
«Приход весны», 1831
В этом маленьком стихотворении (всего 6 строк!) Жуковский сумел найти необходимые слова, чтобы передать радость жизни, удивительное чувство слияния пробуждающейся надежды в душе человека с пробуждающейся природой.
«тайна жизни», – проблемы философские волновали Жуковского, воодушевленного стремленьем «картиной, звуком, выраженьем «во все» «вдохнуть жизнь».
В мировой литературе проблема «человек и мир» рассматривалась и как «человек и природа». Это было связанно с «вечностью», с ее «божественным творением». Отсюда, несомненно, и восхищение, преклонение, благоговение перед природой в лирике Жуковского:
Безмолвное море, лазурное море,
Стою очарован над бездной твоей.
Ты живо; ты дышишь; смятенной любовью,
Безмолвное море, лазурное море,
Открой мне глубокую тайну твою:
Что движет твое необъятное лоно?
Чем дышит твоя напряженная грудь:
Далекое светлое небо к себе?
Таинственной, сладостной полное жизни,
Ты чисто в присутствии чистом его;
Ты льешься его светозарной лазурью,
Ласкаешь его облака золотые
И радостно блещещь звездами его.
Когда же сбираются темные тучи,
Чтоб ясное небо отнять у тебя, –
Ты рвешь и терзаешь враждебную мглу…
И мгла исчезает, и тучи уходят
Но, полное прошлой тревоги своей,
Ты долго вздымаешь испуганны волны,
Не вовсе тебе тишину возвращает;
Обманчив твоей неподвижности вид:
Ты в бездне покойной скрываешь смятенье,
Ты, небом любуясь, дрожишь за него.
«Море», 1822
Грозная стихия – море – полно жизни: оно «дышит», «томится любовью», его волнуют «тревожные думы»; поэт награждает море эпитетами, передающими взволнованное человеческое состояние «смятенная любовь», «напряженная грудь», – своеобразный антропоморфизм.
Сама картина природы дается как бы в различных душевных состояниях, в их динамике. Море – то «безмолвное», то «сладостной полное жизни». Мир природы огромен – и море лишь часть его, и часть живая. Оно горит «вечерним и утренним светом», ласкает «облака золотые», радостно блещет при ярком свете звезд – словом, всегда живет, даже в те минуты, когда сбираются грозные тучи. Усиление синонимических пар («Ты бьешься, ты воешь, ты волны подъемлешь») лишь подчеркивает прекрасную в своей мощи картину, куда органически стремится человек.
Стихотворение построено на антитезе небо – земля. «Небо» – «далекое светлое», «светозарная лазурь», даже «облака золотые», и «земля» – «земная неволя». Мотив извечного противоборства земных и небесных сил восходит еще к античным мифам – битва богов-олимпийцев с грозными титанами (детьми Урана – неба и Геи – земли), вступившими в сражение за обладание небом, но сброшенными Зевсом в недра матери – Земли, в мрачный Тартар.
В литературе эта легенда нашла воплощение в изначальной борьбе между холодным разумом (рассудком) и неопределенными, сердечными стремлениями человека, в борьбе непреходящей, ибо боги и титаны бессмертны.
– противопоставление «земли» и «неба» (материя и дух независимые начала; тайна мироздания не может быть разгадана человеком) показано в разнообразных художественных построениях: иногда это как бы символ эфемерности жизненного счастья, стремление к возвышенному, неземному.
Для Жуковского стихия – это своеобразное осмысление философских идей о неразрывности судьбы человека и судьбы целого мира. Море – вечная жизнь, но и вечная неразгаданная тайна, скрывает свою таинственную сущность («Открой мне глубокую тайну твою…»).
Противопоставление двух миров – земли и неба – Жуковский показывает и в стихотворении «Лалла Рук» (1821); здесь же воспет «вестник» высшего истинного мира – «гений чистой красоты» (вспомним пушкинское «Я помню чудное мгновенье», 1825):
Он лишь в чистые мгновенья
Бытия бывает нам
Благотворные сердцам;
Чтоб о небе сердце знало
В темной области земной;
Нам туда сквозь покрывало
И в раннем стихотворении («Путешественник», 1809) та же недосягаемость романтического прекрасного идеала:
странник, – слышалось, – терпенье!
...
Ты увидишь храм чудесный:
Ты в святилище войдешь,
Все земное обретешь.
…
Даль по-прежнему в тумане;
Брег невидим и далек…
Не сольется, как поднесь,
Небо светлое с землею…
Там не будет вечно здесь.
Эта же идея (двоемирие) нашла отражение и в других стихотворениях Жуковского. В «Славянке» (1815) осенний пейзаж Павловска обрисован с удивительной точностью, но вместе с тем это пейзаж романтический, и он показан через субъективные переживания автора. Окружающий мир наполнен тайной. У природы тайная, не всегда видимая человеческому глазу жизнь, у природы своя «душа», и к этой «душе» стремится «душа» поэта:
Мой слух в сей тишине приветный голос слышит;
Как бы эфирное там веет меж листов,
Как бы невидимое дышит;
Как бы сокрытая под юных древ корой,
Душа незримая подъемлет голос свой
С моей беседовать душою.
В «Славянке» – этой медитативно-пейзажной элегии – изображение природы неразрывно связано с чувствами поэта, его душевным состоянием, и это придает раздумьям поэта психологическую глубину и поэтическую выразительность:
…дневное сиянье
Лишь сорван ветерка минутным дуновеньем,
На сумраке листок трепещущий блестит,
Смущая тишину паденьем…
Безусловно правы исследователи творчества Жуковского, что шум от падения одного единственного листа – это уже новое слово в поэзии.
«душой» внешнего мира – это прелюдия для романтического финала – контакт «двух душ»: озаренного вдохновением человека и природы, вечной и величественной:
Смотрю… и, мнится, все, что было жертвой лет,
Опять в видении прекрасном воскресает;
И все, что жизнь сулит, и все, чего в ней нет,
С надеждой к сердцу прилетает.
…скрылось все …лишь только в тишине
Как бы знакомое мне слышится признанье,
Как будто Гений путь указывает мне,
На неизвестное свиданье.
Вкладывая свою душу в таинственную «душу» природы, поэт смог найти необходимые слова, чтобы передать всю прелесть окружающего мира. Вот прекрасная, опоэтизированная картина лунной ночи – зримого мира – «Подробный отчет о луне» (1820):
Гляделось мирное светило,
И в лоне чистых вод тогда
Другое небо видно было
С такой же ясною луной,
Но иногда, едва бродящий
Крылом неслышным ветерок,
Дотронувшись до влаги спящей,
Слегка наморщивал поток:
И смутною во глубине
Тогда краса небес являлась,
Толь мирная на вышине.
Противопоставление красоты «смутной» и в то же время «мирной» приводит Жуковского к размышлениям о человеке, о его душе, полной «небесного» и в то же время возмущенной «земным». Поэт находит разнообразные (но верные) краски при описании удивительной тишины – всю прелесть гармоничной картины:
Все предавалось усыпленью –
Лишь изредка пустым путем,
Своей сопутствуемый тенью,
Шел запоздалый пешеход,
Да легкий шум плеснувших вод
Смущали вечера молчанье.
Блеск листка «на сумраке», шум от его паденья, трепетанье «сонной пташки», «легкий шум» прибрежных вод – вот те новые детали прекрасного, но реального мира, которые «увидел» (и услышал!) поэт и которые недоступны для остальных. Однако поэт не просто видит, но и осмысляет увиденное. Это и особенный эмоциональный тон поэзии Жуковского, и его способность видеть романтическую жизнь во всем окружающем мире:
Увы! уж и последний день
Сквозь темную дубравы сень
Блистанье проникает;
Все тихо, весело, светло;
Все негой сладкой дышит;
Едва, едва колышет
Листами легкий ветерок;
В полях благоуханье;
К цветку прилипнул мотылек
…
«Громобой», 1810
Этот мир дышит «таинственной жизнью души и сердца», исполнен «высшего смысла и значения».
Баллады Жуковского
В литературной творчестве Жуковского огромную роль играли переводы. Именно Жуковский познакомил русских читателей с Гете, Шиллером, В. Скоттом, Байроном и др. Жуковский, – отмечал еще в 1825 г. П. А. Вяземский, – обогатил многими «завоеваниями и дух, и формы, и пределы нашей поэзии».
– раб, переводчик в стихах – соперник. Поэтому и переводы Жуковского очень своеобразны – это и перевод, и вместе с тем оригинальное произведение. Один из ранних исследователей творчества Жуковского, В. Чешихин, подчеркивал, что лучшие переводы Жуковского отличает «дословность в передаче мысли автора, точное воспроизведение стихотворной формы подлинника и самоограничение в смысле безграничного уважения к подлиннику. Мастерское знание родного языка обусловило еще одно, едва ли не самое ценное для всякого переводчика достоинство: легкость и изящество слога и стиха – виртуозность, производящую впечатление вполне самостоятельного, вдохновенного и непринужденного творчества, импровизации, без чего нет впечатления чуда».
Благодаря Жуковскому открылась русскому читателю вся прелесть жанра баллады (хотя и не Жуковский первым обратился к этому жанру), небольшого стихотворения фантастического содержания. Драматический сюжет, необыкновенные ситуации, тайны и ужасы проникают в русскую поэзию. Не случайно Пушкин так и скажет о Жуковском (1820):
Певец таинственных видений,
Любви, мечтаний и чертей,
Могил и рая вечный житель…
– переводы. Но, как верно замечено исследователями его творчества, несмотря на тематические различия, все его баллады составляют как бы единое целое – это своеобразный художественный цикл, скрепленный и жанровым и смысловым единством. «Жуковского привлекали образцы, – подчеркивает И. Семенко, – в которых с особенной остротой затрагивались вопросы человеческого поведения и выбора между добром и злом…».
Баллада «Людмила». Анализ
В 1808 г. Жуковский пишет «Людмилу» – оригинальное переложение «Леноры» немецкого поэта Р. А. Бюргера (своеобразный вариант немецкой легенды о «мертвом женихе»). Позже Жуковский создаст точный перевод «Леноры», а пока «Людмилу» он назовет «подражанием»).
Ставя своей целью создать «русскую балладу» (подзаголовок «Людмилы»), Жуковский переносит действие в допетровскую Русь.
Дав героине русское имя, Жуковский вводит в язык баллады песенные обороты, фольклорные мотивы («борзый конь», «ветер буйный», «пышет конь, земля дрожит»), просторечие («все в ней жилки задрожали», «едва прискорбны очи не потухнули от слез»), придает обстановке некоторые исторические черты (Нарва, близ которой сражается «грозная рать славян»). В «Людмиле» раскрывается неведомый ранее читателю романтический мир с его необыкновенными картинами романтической природы:
Встал над тихою дубравой:
То из облака блеснет,
То за облако зайдет;
С гор простерты длинны тени,
…
Чу!.. полночный час звучит.
В «Людмиле» Жуковский затрагивает одну из вечных тем русской литературы: любовь – смерть. Людмила – милая и добрая девушка. Она искренне любит жениха, долго ждет его с войны («Возвратится ль он, – мечтала –// Из далеких чуждых стран // С грозной ратию славян?») и горько переживает его гибель («С милым вместе //– всюду рай, // С милым родно – райский край // Безотрадная обитель»). В Людмиле столько чистоты, обаяния и очарования, что смерть ее вызывает у читателя сострадание. Людмила, утратив веру в земное счастье («что прошло – невозвратимо»), теряет веру в Бога:
Царь небесный нас забыл…
Где ж обетов исполненье?
Нет, немилостив творец…
Так Людмила жизнь кляла,
Так творца на суд звала.
Героиня не верит в вечную любовь и призывает смерть, но это от полной безысходности:
Гроб, откройся; полно жить;
Дважды сердцу не любить.
Мать героини напрасно предостерегает ее от ропота на горькую судьбу («Зла Создатель не творит // Будь послушна небесам»). О том же говорит и автор («Смертных ропот безрассуден; // Царь всевышних правосуден»). Людмила желает смерти и получает ее:
Твой услышал стон творец;
И в этом своеобразное возмездие. Под видом жениха к ней является мертвец (это страшное воплощение злых сил, само наказание), и Людмила соглашается на венчание. Дьявольский конь мчит их к могильному ложу, где Людмилу и ее жениха судьба навек соединяет в холодном гробу:
Что же, что в очах Людмилы?
Ах, невеста, где твой милый?
Где венчальный твой венец?
– гроб; жених – мертвец.
Героиня не верит в вечную силу любви, изменяет романтическому идеалу. «Верь тому, что сердце скажет», – призывает автор. Но для Людмилы это невозможно. «Сердце верить отказалось», – с горечью отвечает героиня.
Удивительная мелодика баллады достигается с помощью повторений, синтаксических параллелизмов: «Мрачен дол и мрачен лес», «Спят пригорки отдаленны, // Бор заснул, долина спит»; месяц «То из облака блеснет, // То за облако зайдет».
Постоянны рефрены, подчеркивающие драматическую напряженность повествования: «Все погибло: друга нет», «Все прости; всему конец»; «Час твой бил, настал конец»; «Едем, едем час настал»; «Едем, едем путь далек»; «Мертвый с девицею мчится».
Баллада «Светлана». Анализ
«Светлана» (1812) также восходит сюжетом к «Леноре». Близок сюжет – но разная развязка. Гадание и сон – центральные эпизоды «Светланы»:
Раз в крещенский вечерок
Девушки гадали:
За ворота башмачок,
Сняв с ноги, бросали;
Слушали; кормили
Счетным курицу зерном;
Ярый воск топили;
В чашу с чистою водой
Серьги изумрудны;
Расстилали белый плат
И над чашей пели в лад
Песенки подблюдны.
«фольклорного») с его непременным обычаем – гаданием (типичная «бытовая» сцена) появляется героиня – молчаливая и грустная. Словесные лейтмотивы (печальна, молчалива, грустна) выражают эмоциональный тон баллады (луна, «тускло светится», жених «бледен и унылый» да и ворон каркает: «Печаль!»). Жуковский стремится показать национально-русский женский тип, образец преданной любви и верности суженому («Как могу, подружки, петь? // Милый друг далеко»), покорности судьбе («Тайный мрак грядущих дней, // Что сулишь душе моей, // Радость иль кручину?»), образ удивительно поэтический. Светлана – героиня идеальная, близкая героиням русского сентиментализма.
Жуковский переносит действие в реальный повседневный быт, и в этом проявляется отказ от сверхъестественности «Людмилы» – все объясняется простым сном. Все ужасы – это лишь мрачное сновиденье, утром героиня в привычной и мирной обстановке, и ее ожидает любящий жених:
Что же твой, Светлана, сон,
Прорицатель муки?
Друг с тобой; все тот же он
Та ж любовь в его очах
Те ж приятны взоры…
Действие баллады как будто повторяется дважды: ужасный «грозный сон» (стук – жених – туман – кони – церковь) и радостное пробуждение (туман – колокольчик – настоящий жених – кони – церковь). Жуковский стремится передать национальный колорит: избушка («хижина под снегом», гаданье, тесовые ворота, поп с дьяконом, с дьячками, икона и «приметы» русской зимы – метель и вьюга). Снег валить хлопьями, сани (резвые кони и «звонкий колокольчик»). В национально-бытовом колорите «Светланы» много стилизации, все как будто идеализируется: «Свечка трепетным огнем // Чуть лиет сиянье», девушки «за ворота башмачок, сняв с ноги, бросали».
Ритуально-фольклорный характер имеет и диалог в начале баллады и финал с пением «многие лета»: «Что, подруженька, с тобой?» Ответ Светланы – своеобразный вариант русской народной песни об уехавшем милом («милый друг далеко», «иль не вспомнишь обо мне…»).
«красен свет», «темна даль», «борзы кони», «вещее сердце»), сентиментальный тон («ах, а им лишь красен свет»), эпизод с белым голубком, который защищает героиню от страшного хозяина хижины, поэтично переплетаются в балладе Жуковского. Эмоциональная выразительность баллады достигается быстрой сменой радостных и светлых мотивов с грустными и печальными. Мирная картина гаданья – печаль Светланы – мрачный сон – радостное пробуждение. «Темно в зеркале», «черный гроб», «черный вран», кони бегут в «темну даль», и в эту мрачную картину проникают более светлые тона: «гроб накрыт белою запоной», появляется «белоснежный голубь с светлыми глазами». Столь же изменчива и мелодика речи: вопросы, восклицания, параллелизмы и т. п.:
«Ах! Светлана, что с тобой?
В чью зашла обитель?
…
Та ж любовь в его очах,
Те ж на сладостных устах
Милы разговоры.
«Светлана» – самая оптимистическая баллада Жуковского – все кошмары и ужасы героини теряют свою таинственность – это не вмешательство потусторонних сил, а лишь сон (правда, «прорицатель муки»); видения вызваны душевными переживаниями героини, ожидающей жениха. Светлана верит в любовь, не ропщет на судьбу. Сравним два отрывка:
«Людмила»:
Что молить неумолимых?
Возвращу ль невозвратимых…
«Светлана»:
Лучший друг нам в жизни сей
Благ зиждителя закон:
Здесь несчастье – лживый сон;
Счастье – пробужденье.
Светлана обретает счастье. Подобную счастливую любовь мы встречаем только в «русских» (по сюжету) балладах Жуковского (за исключением «Людмилы»). Оптимистический тон, национальный колорит – все привлекло внимание современников к этой балладе и ее автору, певцу «Светланы». Пушкин не раз брал из «Светланы» эпиграфы – V глава «Евгения Онегина» (да и сам сравнивал Татьяну со Светланой), «Метель».
«Спящая царевна»
За 14 лет (1831–1845) Жуковским написано 6 сказок. Они навеяны разными источниками – сказками Ш. Перро («Спящая царевна», «Кот в сапогах»), братьев Гримм («Тюльпановое дерево»), древнегреческим эпосом («Война мышей и лягушек»), русским фольклором («Сказка о царе Берендее», «Иван царевич и серый волк»).
Со сказок начинается эпический цикл произведений В. Жуковского. Летом 1831 г. он, Пушкин и Гоголь жили в Царском Селе – Пушкин работал над своими «Сказками», Гоголь писал «Вечера на хуторе близ Диканьки». Как бы состязаясь с Пушкиным, Жуковский пишет свою сказку «Спящая царевна». Используя французский источник, он переделывает сказку на русский лад. И «хлебосольный» царь Матвей, и описание дворцового уклада очень напоминают русские народные сказки:
Царь, издав такой закон,
Начал пить, и есть, и спать,
Как дотоле без забот.
Портрет царевны также восходит к русским народным сказкам:
Кудри черной полосой
Обвились кругом чела…
Брошен легкий сарафан;
Губки алые горят…
Сжаты в легких сапожках
Ножки – чудо красотой.
И, беду чтоб отвести,
Он дает такой указ:
«Запрещается от нас
В нашем царстве сеять лен,
Духу не было в домах;
Чтоб скорей как можно прях
Всех из царства выслать вон».
Жуковский отходит от французской сказки. Там забыли пригласить последнюю 8 фею (у Жуковского волшебниц 12), а здесь не смогли иль не захотели:
Драгоценных, золотых
Было в царских кладовых;
Приготовили обед;
А двенадцатого нет
Знать об этом не дано).
«Что ж тут делать? – царь сказал. –
Так и быть!» И не послал
Он на пир старухи звать.
«мудрое» решение – нет блюда, нет гостьи. Да и волшебный сон царевны Жуковский продлил до 300 лет (вместо ста). Прошли 300 лет – но ничего не изменилось в образе жизни царя Матвея, так юмористически описанного поэтом:
Царь на лестницу идет;
Нагулявшися, ведет
Он царицу в их покой;
Сзади свита вся толпой;
Мухи стаями летят;
Приворотный лает пес;
На конюшне свой овес
Доедает добрый конь…
…
Все бывалое…
В своей сказке «Спящая царевна» (как и в других сказках) Жуковский сознательно отказывается от романтической мечтательности. В свою сказку, написанную четырехстопным хореем с одними мужскими рифмами (встречается и внутренняя рифма: «пляшут, блещут мотыльки»; «вьются, пенятся, журчат») Жуковский вводит фольклорные мотивы («начал жить да поживать», «старинушка честной», «давным-давно», «детина удалой царский сын»); разговорную речь («и не дали без пути ругаться ей», «чтоб веретен духу не было в домах», «за царевной ни ногой»); народно-сказочные формулы («что ни в сказке рассказать, ни пером не описать», «по устам вино бежало, в рот ни капли не попало»), но общий колорит сказки нельзя назвать «простонародным», русским.
Баллада «Замок Смальгольм». Анализ
Если исходить их тематики, то «Замок Смальгольм» (1823) можно отнести к «средневековым» балладам Жуковского. Но, как в любой балладе, в них много от собственной жизни поэта. Как правило, любовь в этих балладах трагическая. Несчастная любовь и разлука (иногда вечная) – вот основные мотивы этих баллад. Обращаясь к «рыцарской» тематике, Жуковский как бы хотел отразить в своих произведениях разные стороны средневековья – мира красочного и мрачного одновременно. Романтическое двоемирие, проблема добра и зла, возмездия и искупления, противоборство сил земных и небесных – все это присутствует в его «рыцарских» балладах, как и трагедия запрещенной или запретной любви.
«Замок Смальгольм или Иванов вечер» послужила баллада английского поэта и романиста В. Скотта «Канун Святого Джона». В своей балладе В. Скотт описывает реальное историческое событие – сражение англичан и шотландцев при Анкрам-муре (Анкрамморе), 1545 г., в котором принял участие его предок В. Скотт-Боклю («могучий Боклю»). Столь же реален и сам замок Смальгольм, расположенный на юге Шотландии.
Описательная часть баллады Жуковского художественна, стих точен и гармоничен:
До рассвета поднявшись, коня оседлал
Знаменитый Смальгольмский барон,
И без отдыха гнал, меж утесов и скал,
Не с могучим Боклю совокупно спешил
На военное дело барон;
Не в кровавом бою переведаться мнил
За Шотландию с Англией он;
Наточил он свой меч боевой;
И покрыт он щитом; и топор за седлом
Укреплен двадцатифунтовой.
Сюжет романтической, мистической баллады Жуковского – приход убитого рыцаря на свидание с женщиной, им прежде любимой. Основа баллады – рассказ пажа и два свидания героини с рыцарем Кольдингамом – все ночной порой, «под защитою мглы», «под защитою тьмы»; лишь последнее, самое роковое, происходит в «таинственный час // Меж рассветом и утренней тьмой». Да и сама баллада начинается со слов «До рассвета поднявшись…»
И на первую ночь непогода была
И без умолку филин кричал;
И она в непогоду ночную пошла
На вершину пустынную скал.
– «пустынная скала», «шумный дождь», «ночной ветер». Да и сама героиня «одиноко-унылая», «тиха и бледна», «в мечтании грустном глядит».
Краски подлинника (красный, багровый, синий) у Жуковского приглушены. У него нет детализированного описания. Сравним два отрывка:
Показалося мне при блестящем огне:
Был шелом с соколиным пером
И палаш боевой на цепи золотой,
Жуковский
Его доспехи ярко сияли при красном свете маяка, перья были багровые и синие, на щите пес на серебряной своре, и гребнем шелома была ветка тиса.
В. Скотт
У Жуковского меньше красочности, но больше поэтичности в описании. Простое «соколиное перо» украшает шлем рыцаря, но «три звезды на щите» больше соответствуют рыцарю-призраку.
О! сомнение прочь! безмятежная ночь
Пред великим Ивановым днем
И тиха, и темна, и свиданьям она
Благосклонна в молчанье своем.
Да что ты, слабодушный рыцарь! Ты не должен говорить мне «нет». Вечер этот приятен и при встрече стоит целого дня.
В. Скотт
У Жуковского собственный стиль. Он вводит выражение «великий Иванов день», и слово «великий», хотя оно относится непосредственно к «Иванову дню», окрашивает весь контекст, возвышая и саму тему любви (заодно Жуковский снимает слово «любовники»). Принадлежат Жуковскому стихи о ночи «тихой и темной»; этот же эпитет он использует при описании жены барона («и тиха, и бледна»). В подлиннике – «вечер этот приятен».
И барон и его жена переживают собственную трагедию в душе (она – любовь, он – убийство), внешне ничем не проявляя переполнившие их чувства:
«Я с тобою опять, молодая жена».
«В добрый час благородный барон.
Что расскажешь ты мне? Решена ли война?
Поразил ли Боклю иль сражен?»
«Англичанин разбит; англичанин бежит
И Боклю наблюдать мне маяк мой велит
И беречься недобрых гостей».
При ответе таком изменилась лицом
И ни слова… ни слова и он;
И за нею суровый барон.
Но тема убийства проходит через всю балладу:
Но железный шелом был иссечен на нем,
Был изрублен и панцирь и щит,
Но не английской кровью покрыт.
Автор как бы вскользь это замечает, описывая возвращение барона домой.
Приглашая любимого на свидания и заверяя, что никто не заметит его прихода, героиня говорит, что священник:
Он уйдет к той поре: в монастырь на горе
Кто-то был умерщвлен; по душе его он
Будет три дни поминки творить.
Да и сам барон убеждает и самого себя и маленького пажа:
…он убит на пути;
Уж три ночи, как там твой Ричард Кольдингам
Потаенным врагом умерщвлен.
И рыцарь, придя на свидание накануне Иванова дня, говорит:
Я во мраке ночном потаенным врагом
Уж три ночи, три дня, как монахи меня
Поминают – и труп мой зарыт.
Произведение В. Скотта Жуковский переделывает в «создание собственного воображения» (слова поэта). В своей балладе он ставит акценты на тех идеях, которые близки ему, переводчику В. Скотта, созвучны его собственные мыслям и гармонируют с его собственными душевными настроениями. Главное для автора в его романтической и мистической балладе – душевная борьба героев, их переживания, личная ответственность за все, ими свершенное. Возмездие неминуемо:
«Выкупается кровью пролитая кровь, –
Беззаконную небо карает любовь, –
Ты сама будь свидетель тому».
Каждый несет наказание: рыцарь – за преступную любовь:
И надолго во мгле на пустынной скале,
Барон – за предательское убийство, его жена – за запретную любовь:
Есть монахиня в древних Драйбургских стенах:
И грустна и на свет не глядит;
Есть в Мельрозской обители мрачный монах:
Сей монах молчаливый и мрачный – кто он?
Та монахиня – кто же она?
То убийца, суровый Смальгольмский барон;
То его молодая жена.
– это и стихотворный размер (анапест), это и рифма (перекрестная мужская); внутренние рифмы придают удивительную гармонию и драматизм повествованию:
И тиха, и темна, и свиданьям она…
И в приюте моем, пред Ивановым днем…
Но под шумным дождем, но при ветре ночном…
Пусть собака молчит, часовой не трубит...
Был не властен прийти: он убит на пути;
Он в могилу зарыт, он мертвец.
Иногда они синонимичны, но их накал растет от слова к слову:
И Смальгольмский барон, поражен, раздражен,
...
Я не властен прийти, я не должен прийти,
Я не смею прийти…
Те изменения, которые Жуковский вносил в свой перевод (отступления от подлинника), придавали его переводу единый эмоциональный колорит, глубокий психологизм, то, что было близко ему, Жуковскому, что соответствовало его собственным размышлениям и переживаниям.
Баллада Жуковского не сразу была напечатана. Цензор запретил публикацию, поскольку свидание героев было назначено в канун Иванова вечера (праздник Иоанна Крестителя). Жуковскому даже пришлось сменить название на «Дунканов вечер».
«Шильонский узник»
В сентябре 1821 г., путешествуя по Европе, Жуковский посещает Шильонский замок, крепость, построенную на скале. В тюремной камере, где долгие шесть лет томился герой поэмы Байрона, «Шильонский узник», Жуковский нашел надписи Байрона и Шелли, вырезанные на колонне, и рядом поставил свою. И посещение крепости, и поэзия Байрона вдохновили Жуковского на собственный перевод.
Франсуа де Боннивар – лицо историческое. Человек твердый, решительный, веротерпимый, независимый в своих убеждениях, он сыграл заметную роль в борьбе женевцев против герцога Савойского. По приказу последнего он в 1530 г. был заключен в Шильонский замок, где провел шесть лет. После освобождения он получил звание Женевского гражданина. Человек эрудированный, обладающий обширными знаниями в области истории и богословия, он собрал большую библиотеку и завещал ее городу, как и свое состояние.
Когда Байрон создавал свою поэму, он не знал этих фактов, иначе, писал он, – «я постарался бы воздать должную хвалу мужеству и доблестям Боннивара».
В поэме Байрона и переводе Жуковского – трагедия сильной активной, одаренной личности, находящейся в неволе, бездеятельное существование, выживание в невыносимых условиях составляют содержание поэмы:
Но не от хилости и лет;
Не страх внезапный в ночь одну
До срока дал мне седину.
Я сгорблен; лоб наморщлен мой,
–
Тюрьма разрушила меня.
Желая усугубить нравственные мучения героя, Байрон, а вслед за ним и Жуковский, заключают в ту же тюрьму двух братьев Боннивара (чего не было в действительности):
Цепями теми были мы,
К колонам тем пригвождены,
Мы шагу не могли ступить;
В глаза друг друга различить
Нам бледный мрак тюрьмы мешал:
Он нам лицо чужое дал –
Постепенно слабеют физические и умственные способности, и человек становится частью своей камеры, цепочкой той цепи, к которой он прикован:
Но скоро то же и одно
Во мгле тюрьмы истощено…
…
Жуковского в поэме Байрона в первую очередь привлекала тема братской преданности и любви: герой с трудом переносит гибель близких – умирает старший из братьев, охотник, привыкший к свободному воздуху гор:
И гроб тюрьма ему была,
Неволи сила не снесла.
Затем умирает младший брат, любимец отца:
Столь безнадежно-терпелив,
Столь грустно-томен, нежно-тих,
Без слез, лишь помня о своих
И обо мне…
– отклика нет:
Я цепь отчаянно рванул
И вырвал… к брату – брата нет!
Он на столбе, как вешний цвет,
Убитый хладом, предо мной
Я руку тихую поднял:
Я чувствовал, как исчезал
В ней след последней теплоты…
И, мнилось, были отняты
…
После смерти братьев героя охватило чувство душевного одиночества, полное безразличие к своей судьбе и собственной жизни:
Но что потом сбылось со мной –
Не помню. Свет казался тьмой,
Тьма – светом; воздух исчезал;
Без памяти, без бытия,
Меж камней хладным камнем я….
Вера запрещает герою самоубийство; пение сизокрылой птицы спасает его от кошмара, и оно столь сладостно, что его «душа невольно ожила».
У узника нет даже и мысли о бегстве: отныне весь мир для него тюрьма, ибо у него нет никакого из близких.
И в мысли… я был сирота,
Мир стал чужой мне, жизнь пуста,
С тюрьмой я жизнь сдружил мою:
В тюрьме я всю свою семью,
Невозвратимо схоронил,
И в области веселой дня
Никто уж не жил для меня;
Без места на пиру земном,
…
Прошло много лет, сколько, он не помнит, и когда последовало освобождение, первая мысль, которая пришла узнику, – его хотят насильно оторвать от второй его родины:
И люди, наконец, пришли
Мне волю бедную отдать.
За что и как – о том узнать
Считать привык я за одно –
Без цепи ль я, в цепи ль я был:
Я безнадежность полюбил –
И им я холодно внимал,
…
В последних стихах поэмы усилено безразличие героя к обретенной свободе:
На волю я перешагнул –
Я о тюрьме своей вздохнул.
Поэма Байрона в свое время вызвала критику современников. Так, В. Скотт писал, что в планы Байрона не входило дать характеристику Боннивару, читатель не найдет у него ничего, что бы напоминало о мужественном и выносливом терпении человека, страдающего за вопросы совести; «цель поэмы состояла в том, чтобы… изобразить вообще тюремное заключение и указать, как оно постепенно притупляет и замораживает физические и умственные силы человека до тех пор, пока несчастная жертва не становится как бы частью своей тюрьмы…».
– исповедь героя – оказала определенное воздействие на лермонтовскую поэму (особенно «Мцыри»). Поэма Жуковского написана четырехсложным ямбом, со смежной мужской рифмой. Поэма Жуковского – особый этап в истории русской поэзии. Недаром современники отмечали «крепость и мощь» языка Жуковского, особенно для выражения «страшных, подземных мук отчаяния».
Поэтическое мастерство Жуковского
«Писать как говорят, а говорить как пишут – литературный принцип Н. М. Карамзина, и этот принцип «разговорности» языка разделяли его соратники, в том числе и В. А. Жуковский. Характерная особенность поэтического стиля Жуковского – стремление выразить с помощью слова душевное состояние, смену настроений, глубину переживаний. Слово должно влиять на читателей, вызывать ответные эмоции. К этому стремится Жуковский, используя различные средства и приемы. В качестве эпитетов Жуковский предпочитает те, что обладают эмоциональным воздействием. Он находит нужные эпитеты, чтобы подчеркнуть новые семантические и экспрессивные богатства слова: дни «печальные»; «желанье» – «прекрасное», «горестное»; «ужасный» горб, «ужасный» млат; «милая» надежда, «милая» встреча; «и камень ржавчины сожрал», «очарованный арлан, гроза для супостата».
Для лирики Жуковского характерна та особая интонационная – синтаксическая выразительность, которая стремится передать всю сложность человеческих настроений: вопросы-обращения, повторения, «синтаксические параллелизмы» (а иногда и обратный параллелизм):
Я смотрю на небеса…
И, сияя, улетают
За далекие леса…
…Кто ж к неведомым брегам
Путь неведомый укажет?
«Весеннее чувство», 1816
Жуковский по существу первым в русской поэзии показал, что слово не однозначно, что поэтическое слово необыкновенно емкое, оно вызывает многочисленные ассоциации. Жуковский расширяет значение слов. Выразительность слову придают разнообразные оттенки значений. Слово как бы становится символом чего-то таинственного, неопределенного, неведомого: «очарованное Там». Курсивом и с большой буквы Жуковский пишет такие слова, как Теперь и Прежде («Цвет завета»). «Близкое», «вдали», «грядущее», «неведомое», «таинственное» – эти слова в лирике Жуковского получают сложные семантические ассоциации. Жуковский часто прибегает к своеобразным метафорам-символам («звезда», «покров»), которые как бы символизируют «другой» «лучший мир», мир недоступный. Стиль поэзии позднего Жуковского – стиль недомолвок и намеков, нечто «неизвестное», «печальное», «смутное».
Часто в одном поэтическом выражении Жуковский сочетает признаки, воспринимаемые различными органами чувств, а иногда они просто несовместимы: «смутный огонь», «прохладная тишина», «свежая тишина», «тихий блеск заката».
Для Жуковского характерно использование некоторых эпитетов: тихий – тайный – таинственный: «тихая Славянка», «тихое небо», «тихие сени» (леса), «тихий ангел», «тихая ночь», «тайная радость», «тайная жертва». И эта тишина полна тайны и неразгаданности – «таинственный посетитель» исчезает там «безответно» и «безгласно».
Жуковский обогатил ритмику стиха. На это указывали еще его современники, отметившие «музыкальность стиха… певкость… сладкозвучие» (Н. Полевой). Жуковский использует трехсложные размеры и в лирике и в балладах «Эолова арфа», «Море» (амфибрахий); «Рыцарь Роллон» (дактиль), «Замок Смальгольм» (анапест). Пользуется он и гекзаметром (и не только при описании героических событий). Прибегая к традиционному в русской поэзии двусложному размеру (ямбу и хорею), он сочетает стихи различной длины – от шестистопных до одностопных. Разнообразные ритмические вариация стиха, сложные внутренние рифмы, свободная расстановка цезур – все это внес в русскую поэзию Жуковский.
«шли от сердца к сердцу; они говорили не о ярком блеске иллюминаций, не о громе побед, а о таинствах сердца, о таинствах внутреннего мира души», – писал В. Г. Белинский, высоко оценивший роль Жуковского в истории русской поэзии.
В марте 1830 г. Жуковский в письме к Николаю I откровенно, правдиво и искренне описывал свой литературный путь: «Как писатель, я был учеником Карамзина; те, кои начали писать после меня, называли себя моими учениками, и между ними Пушкин, по таланту и искусству превзошел своего учителя. Смотря на страницы, мною написанные, скажу смело, что мною были пущены в ход и высокие мысли, и честные чувства, и любовь к вере, и любовь к отечеству. С этой стороны имею право на одобрение моими современниками. Стихи мои останутся верным памятником и моей жизни, и, смею прибавить, славнейших дел Александрова времени. Я жил как писал: остался чист и мыслями, и делами».
Вопросы