Константин Николаевич Батюшков
Биография К. Н. Батюшкова
Константин Николаевич Батюшков родился 18 мая 1787 г. в Вологде. Семи лет от роду он лишился матери. Десятилетнего мальчика отправляют в Петербург, где в пансионах француза Жакино и итальянца Триполи он изучает иностранные языки, а также историю и статистику. В 16 лет оставив пансион, Батюшков под влиянием античной литературы стал горячим поклонником Тибулла и Горация. Вступив в департамент министерства народного просвещения, Батюшков сблизился с некоторыми из своих сослуживцев, членами Вольного общества любителей словесности, наук и художеств; дружба с Н. И Гнедичем, поэтом и переводчиком длилась многие годы. С 1807 по 1816 гг. (правда, со значительными перерывами) Батюшков на военной службе – участвует в войне со Швецией и Наполеоновских войнах, становится свидетелем капитуляции Парижа. Вернувшись в Россию, он вступает в литературное общество «Арзамас» под гордым именем Ахилла. Сам Батюшков с горькой иронией (но не сильно преувеличивая) так говорит о себе: «Ах! Хил!»
В 1816–1817 гг. поэт переживает большой творческий подъем: за год пишет 12 стихотворных и 8 прозаических произведений, готовит к печати свои сочинения в стихах и прозе.
В 1818 г. Батюшков определен на службу в Неаполитанскую русскую миссию. Поездка в Италию всегда была любимою мечтою Батюшкова, но, отправившись туда, он почти сейчас же почувствовал невыносимую скуку, хандру, тоску. Через 3 года он вынужден оставить службу и Италию – душевная болезнь, от которой умерла его мать и страдала старшая сестра, победила и самого поэта. Батюшков получил бессрочный отпуск и неизлечимо больным вернулся в Россию. Он сжигает свои книги и рукописи. Все попытки вылечить поэта были безуспешны. В 1833 г. ему выхлопотали пожизненную пенсию, отвезли на родину – в Вологду, где 7 июля 1855 г. он умер.
***
Первое стихотворение Батюшкова в печати: «Послание к стихам моим» (1805 г. «Новости русской литературы»). В последующие годы стихотворения Батюшкова появляются в различных литературных журналах: «Северный вестник», «Лицей», «Цветник» и мн. др. В 1817 г. он издает свои «Опыты в стихах и прозе» (I изд.). II и III издания были предприняты в 1834 и 1850-х гг. родственниками поэта.
Обычно поэзию Батюшкова принято делить на два периода: 1804–1812 гг. (стихотворения, проникнутые эпикуреизмом) и 1812–1821 гг. (поворот в сторону элегической лирики).
I период поэзии Батюшкова. Анализ «анакреонтической» лирики
Те годы, когда Батюшков вступает на литературный путь, были переходными от карамзинского сентиментализма к пушкинскому реализму. «Батюшков столько же классик, сколько Жуковский романтик, ибо определенность и ясность – первые и главные свойства его поэзии», – справедливо заметил В. Г. Белинский. Черты, которые связывали Батюшкова с классицизмом, гораздо сильнее проявились в его творчестве, чем в поэзии Жуковского: любовь к античности, мифологии, идеальная четкость художественных форм. Художественный метод Батюшкова включал разнородные элементы. Как скажет о себе сам поэт: «И жил так точно, как писал» («К друзьям», 1815). И позднее он повторит: «Поэзия, осмелюсь сказать, требует всего человека… Живи, как пишешь и пиши, как живешь».
«Мечта» (1803) – пожалуй, первая поэтическая декларация Батюшкова. «Мечтанье есть удел поэтов и стихов» – формула собственного мировоззрения, но это близко и романтическому мировоззрению. В дальнейшем поэт неоднократно обращается к мотивам этого стиха («Я жить хочу с мечтою», «Надежда – мечта», «Мечта – щит от печали»). Батюшков много раз переделывал свое стихотворение, пока в 1817 г. оно не вошло в его «Опыты», но основную мысль ранней редакции он сохранил:
Так хижину свою поэт дворцом считает
И счастлив – он мечтает!
«Счастлив тот, кто пишет, потому что чувствует», – сказал Батюшков. «Страстность составляет душу поэзии Батюшкова, а страстное упоение любви – ее пафос», – писал Белинский. Жизнь сильна и ценна земными радостями – вот основной мотив первого периода батюшковской лирики. Смысл жизни – в даруемой ею радости. И поэты, отдавшие дань эпикуреизму, – Гораций, Тибулл, Парни – близки Батюшкову. В своей ранней лирике поэт отстаивает и воспевает простые человеческие радости – и в этом своеобразное «вольнодумство» батюшковской поэзии. В его эпикуреизме много и гуманного, и одностороннего. Постоянна антитеза «эпикурейских» стихов Батюшкова: мирная тишина уединенной жизни, мир духовых наслаждений – жизнь большого света. Вот одно из посланий:
…Как живу я в тихой хижине…
Ветер воет всюду в комнате
И свистит в моих окончинах,
Стулья, книги – все разбросано:
Тут Вольтер лежит на библии,
Календарь на философии;
А у ног собака верная…
«К Филисе», 1804
Главное для поэта – «душа спокойная», «независимость любезная» («не хочу кумиру кланяться»):
…найти святое дружество,
Жить покойно в мирной хижине.
Поэт счастлив, потому что понимает:
Спокойствие – есть счастие,
Совесть чистая – сокровище,
Вольность, вольность – дар святых небес.
Душевному настроению героя соответствует и пейзаж – лунная ночь (правда, есть «черное облако»):
Красный месяц с свода ясного
Тихо льет свой луч серебряный.
Истинное наслаждение жизнью возможно лишь для добродетельной души, подчеркивает поэт, – тот, для кого «добродетель – суета одна» или «призрак слабых душ», недолго будет думать так («хладна смерть к нему приблизится»).
Пусть стихотворение обращено к неизвестной вымышленной Филисе и герои носят «разговорные» (Нелюдим, Бурун) или «книжные» (Дамон, Аталия) имена. Реальные детали проникают в батюшковскую поэзию: «Вольтер на Библии», «календарь на философии», «собака у ног» и даже «кот мяучит». Стихотворение Батюшкова написано белым стихом, в нем слышатся отголоски песенного народного творчества:
Как пылинка вихрем поднята,
Как пылинка вихрем брошена…
Этой же теме посвящен и «Элизий» (1810) – гимн молодости и всем радостям, что она дает (любимая рифма русских романтиков «младость – радость»):
О, пока бесценна младость
Не умчалася стрелой,
И, сливая голос свой
В час вечерний с тихой лютней,
Славь беспечность и любовь!
Мотив стихотворения – наслаждение перед лицом смерти. Жизнь с ее земными радостями сменяется посмертными наслаждениями в Элизии – античных Елисейских полях. Смерть лишь гармоничный переход в Элизий, куда «по цветам» (!) человека ведет «бог любви прелестной», ведет туда:
…где все тает
Чувством неги и любви…
…
С Делией своей Гораций
Гимны радости поет, –
Там, под тенью миртов зыбкой,
Нам любовь сплетет венцы…
Как всегда Батюшков тщательно работает над мелодичностью стиха:
Мы услышим смерти ЗОВ,
То, как ЛОЗы Винограда
ОбВиВают тонкий Вяз...
…
СлавЬ беспечностЬ и любовЬ...
ЦепьЮ нежноЮ обвей.
К этому же циклу примыкают и стихотворение «Веселый час» (1810):
Скажем юности: лети!
Жизнью дай лишь насладиться,
Полной чашей радость пить...
Столь же недолговечно и счастье:
Ах! Недолго веселиться
И не веки в счастье жить!
...
... время сильною рукою
Погубит радость и покой.
Смерть не страшна – это всего лишь «вечный сон».
Характерно для поэтического языка Батюшкова яркое сочетание разностилевых слов: «заранее», «други», «внемлите», «зреть» («высокий стиль»), «розами венчаться» (клише романтической лирики).
«Мои пенаты». Анализ стихотворения
В свой эпикуреизм Батюшков вносит много прелести и изящества, это не простое сибаритство, а своеобразный культ наслаждения жизнью, земными радостями. И это упоение жизнью и молодостью – то новое, что внес Батюшков в русскую поэзию. С особой силой это проявилось в стихотворении «Мои пенаты» (1812).
В стихотворении та же антитеза: простой образ жизни поэта (странника, «скромного в желаниях») – противопоставлен «богатству с суетой», в котором живут:
Придворные друзья
И бледны горделивцы,
Надутые князья!
Дом поэта – «смиренный уголок», «смиренная хата», «хижина убогая». Обстановка столь же бедна:
Стол ветхой и треногой
С изорванным сукном.
В углу, свидетель славы
И суеты мирской,
Висит полузаржавый
Меч прадедов тупой;
Здесь книги выписные,
Там жесткая постель –
Все утвари простые...
Но в бедной комнате горит «яркий огонь», и в своей «смиренной хате» поэт радостно встретит старого солдата, «убеленного годами и трудом».
Ты смело постучися,
О, воин, у меня,
Войди и обсушися
У яркого огня.
Но вот в «свой смиренный уголок» поэт приглашает «прелестницу» – и в «бедной и убогой» комнате появляется «ложе из цветов», на котором с «розами и нарциссами» в златых локонах» мирно почивает Лила в «дымчатом покрове».
Вот поэта в его «смиренной хате» навещают друзья, «философы – ленивцы, враги придворных уз». К их услугам – кубки, «дар Вакха» – вино, и подымается «чаша золотая».
Герой Батюшкова упоен жизнью и молодостью:
Мой друг! скорей за счастьем
В путь жизни полетим,
И смерть опередим!
...
И ленью жизни краткой
Продлим, продлим часы!
Лень, праздность (досуг) – два важных термина в поэтике Батюшкова. «Они означают не ничегонеделание, но состояние покоя, отсутствие самопринуждения, внутреннее равновесие, при котором человек может предаваться духовному занятию», – справедливо заметил В. Э. Вацуро.
В этом стихотворении Батюшков впервые переходит от своего раннего мотива – «наслаждения перед лицом смерти к мотиву не просто спокойной, но и радостной смерти»:
Товарищи любезны!
Не сетуйте о нас...
Сберитесь и цветами
Усейте мирный прах...
И путник угадает
Без надписей златых,
Что прах тут почивает
Счастливцев молодых!
Смерть не страшна, даже парки, те, кто в античной мифологии прядут нить человеческой жизни, под пером Батюшкова приобретают иронический оттенок – «парки тощи».
Батюшков обожествляет простое человеческое счастье – негу и душевный покой, «безвестную сень» (и в этом жизненная и поэтическая философия раннего Батюшкова), где ему дана возможность принять близких друзей – поэтов, «жрецов Феба», «питомцев муз», тех, кому хариты плетут «бессмертия венцы». Для Батюшкова любимые поэты – бессмертны. Державин – «наш Пиндар», «наш Гораций», Карамзин – «фантазии небесной давно любимый сын», Богданович – «воспитанник харит», Хемницер и Крылов – «два баловня природы» – в своих предпочтениях Батюшков пристрастен, как и любой человек.
Условное и безусловное, книжные штампы, мелкие реальные детали – все это характерно для «Моих пенатов». Условен и образ героини: «кудри золотые», «очи голубые», «рука белоснежная», «улыбка нежная», «уста алые» («пламенные»). И эту героиню поэт зовет в свою убогую хижину с бедным столом и простым глиняным горшком («рухлая скудель»)!
Фольклорные мотивы («путь-дорога», «друг сердечный») мирно сочетаются с пышными перифразами. Музы у Батюшкова – «пиериды», «пермесские богини», «парнасские царицы», вино – «дар Вакха», Фортуна – «слепая богиня». В русской поэзии того времени античная мифология была столь популярна, что редкий поэт обходился без Феба, Эрота, Марса, Киприды. Античные симпатии – своеобразный художественный элемент лирики Батюшкова.
Поэт стремится к выразительным, «зрительным» эпитетам («слог так и трепещет, так и льется – гармония очаровательна», – напишет об этом стихотворении А. С. Пушкин): фимиам «тучный», парки «тощи». «Сладкозвучие» поэта с особой силой проявляется в поэтической фонетике: «колокола вой» (ударное «о»). Это и разные виды аллитерации («Я в пристань от ненастьЯ», «Сердечно СладоСтраСтье»). Прекрасно по своей образности сравнение «как вихорь на полях», прекрасна пейзажная зарисовка – утро – пробуждение человека и пробуждение самой жизни:
Уже потухли звезды
И пташки теплы гнезды
Что свиты под окном,
Щебеча покидают...
Зефир листы колышет...
Все с утром оживает...
А вот портреты поэтов, которым адресовано послание «Мои пенаты»:
СлоЖи печалей бремя,
Жуковский добрый мой!
...
О Вяземский! цВетами
Друзей тВоих Венчай.
Дар Вакха перед нами:
Вот кубок – налиВай!
В стихотворениях Батюшкова постоянна антитеза – высокий мир человеческой личности и несовершенство действительности, поэт видит недостатки, пороки этого мира. Но отрицание этой действительности не переходит в открытое столкновение с ней (не говоря уже о борьбе). Главное для поэта – душевное спокойствие, чистая совесть и добродетель. Но как воспевать реальную простую повседневную жизнь (где для обычных людей нет ни Хлой, ни Киприд), и в то же время не принизить высокую поэзию и не нарушить требований поэтического искусства? У Батюшкова мы не находим ответа. И это противоречие ранней лирики Батюшкова тонко подметил Пушкин: «Главный порок в сем прелестном послании, – пишет он о «Моих пенатах», – есть слишком явное смешение древних обычаев мифологических с обычаями жителя подмосковной деревни. Музы – существа идеальные... но норы и келии, где лары расставлены, слишком переносят нас в греческую хижину, где с неудовольствием находим стол с изорванным сукном и перед камином суворовского солдата с двуструнной балалайкой. Это все друг другу слишком уже противоречит». Эти мысли были сформулированы позднее, а в Лицее юный поэт был в восхищении от послания Батюшкова и пишет «Городок» (1815).
Послание «Мои пенаты» сыграло огромную роль в развитии жанра «дружеского послания». Подобными посланиями обменивались В. Пушкин, Вяземский, Дельвиг. Не избежал его очарования и поэт-декабрист К. Ф. Рылеев.
«Видение на берегах Леты». Анализ
«Все роды хороши, кроме скучного», – повторяя Вольтера, скажет Батюшков. – В словесности все роды приносят пользу языку и образованности». Батюшков пробует свои силы в эпических жанрах – басне и эпиграмме. «Как неудачно почти всегда шутит Батюшков», – пишет Пушкин. И тут же добавляет: «Но его «Видение» и умно и смешно».
Басни не принесли Батюшкову особенного успеха, а сатиры с общественным направлением у него нет. Поэты карамзинской школы создали новый тип сатиры – сатиру литературную. И Батюшков пишет свою сатиру «Видение на берегах Леты» (1809). «Произведение довольно оригинально, ибо ни на что не похоже, – пишет он Н. И. Гнедичу. – Я мог бы написать гораздо злее, в роде Шаховского, но боялся, ибо тогда не было бы смешно».
«Позволено шутить не над честью, но над глупостью писателей» – эти слова Батюшкова могли бы стать эпиграфом к его сатире. Характерно, что это произведение было опубликовано лишь в 1841 г., когда перестало быть актуальным, но широкое распространение получило в многочисленных списках.
«Видение» Батюшкова направлено как против будущих членов «Беседы» (литературное общество во главе с А. С. Шишковым официально оформлено в 1811 г.), так и эпигонов Н. М. Карамзина («поэтов из белокаменной Москвы»). Автор высмеивает представителей обоих враждующих лагерей – и классиков и сентименталистов. Все эти стихотворцы со своими твореньями канули в Лету. Батюшков дарует бессмертие лишь Крылову и Шишкову (последнему – «за всю трудов громаду, за твердый ум и за дела»). Но это признание бессмертия Шишкова было у Батюшкова скорее тактическим приемом, чем твердым убеждением.
«Разговорам в царстве мертвых» – подобные «Разговоры» писал и литературный учитель Батюшкова – М. Н. Муравьев.
Сатира Батюшкова остроумна, речь живая, мягкая ирония сменяется сарказмом. Ирония достигается путем антитезы:
... Я тот поэт,
По счастью очень плодовитый
(Был тени маленькой ответ).
Поэт-философ – педагог,
Который задушил Виргилья,
Окоротил Алкею крылья.
Небольшие эпиграммы прекрасно вписываются в текст сатиры:
– прости бог эту даму! –
Несла уродливую драму.
Позор для ада и мужей,
У коих сочиняют жены.
Или:
Крылов, забыв житейско горе,
Или:
... две другие дамы,
На дам живые эпиграммы,
Нырнули в глубь туманных вод.
Автор сознательно допускает смешение стилей:
«Довольно я с тобою выл!» –
Сказал ему Эрот прекрасный.
Или:
Суровый
Старик угрюмый и курносый.
Или:
Певец любовныя езды
Осклабил взор .
Или:
Вздыхатель, завсегда готовый...
В сатире встречаем и обычные разговорные выражения: «садились все за пир», «боже упаси!», «и тянут кое-как, гужом»; просторечие: «завсегда», «сызнова»; высокий стиль: «вещай!». «Шлафрок», «дедовский возок», «клячи», «умильная краса» – автор смело включает их в свою сатиру. Персонаж русского народного фольклора – смерть (с «острой косой») соседствует с Амуром, Психеей, Миносом, Гермесом.
Удивительна точность и краткость характеристик (порою, заостренных до гротеска, в них даже некая афористичность), данная Батюшковым поэтам прошлого: «грозный бич пороков, замысловатый Сумароков»; «трудолюбивый, как пчела, отец стихов Телемахиды» (Тредьяковский); «поэт, проклятый от Парнаса» (Барков); «в баснях бесподобных» (Хемницер); «виноносный гений» (Бобров); «поэт присяжный, князь вралей» (Шаликов). А чем не шутливая эпитафия следующие строки:
Пил, сладко ел, а боле спал.
В этой сатире с удивительной силой отразились литературные воззрения автора. Признавая заслуги великих поэтов прошлого – Ломоносова, Сумарокова, Богдановича, Батюшков не принимает их эпигонов. Он впервые употребляет слово «славенофил», которое, с легкой руки Батюшкова, вошло в литературный обиход, слегка изменившись – «славянофил».
Жанр элегии в творчестве Батюшкова
События 1808–1809 гг., а особенно Отечественная война 1812 г. и заграничные походы 1813–1814-х гг. нашли свое отражение во многих произведениях Батюшкова, расширив жанровый диапазон его творчества, наполнив его новым идейно-тематическим содержанием. С наибольшей полнотой талант Батюшкова раскрывается в тех жанрах, где можно всесторонне и глубже показать жизнь человека, его душевные переживания.
– главный и, пожалуй, любимый поэтический жанр Батюшкова, и в своем творчестве он возрождает этот некогда популярный жанр.
В русской поэзии элегии появляются в 30-х гг. XVIII века. Родоначальник этого лирического жанра В. К. Тредьяковский обратился лишь к двум мотивам античной элегии: «законной любви» и «смерти близкого человека», изложенным всегда «скорбною и печальною речью». В свою очередь А. П. Сумароков еще более сузил рамки элегии, сведя ее к воспеванию любовных горестей. И вместе с тем А. П. Сумароков еще ранее других в русской поэзии заговорил в своих лирических произведениях о человеческих переживаниях, простых повседневных чувствах. В 1760-х гг. элегия становится модным жанром. К ней обращаются А. Ржевкий, А. Нартов, П. Потемкин, Ф. Козельский и др. Постепенно элегию заполняют штампы, постоянные мотивы и ситуации: разлука, неразделенная любовь, всевозможные препятствия между влюбленным и т. д.
Развитие русской элегии XVIII в. – это постоянный процесс ее непрерывного движения к сближению, и, порою, «перемещению» с близкими лирическими, а, иногда, и дидактическими жанрами, что не могло не нарушить специфики элегии, и, наконец, привело к ее своеобразному «падению». Но исчезнуть жанр элегии не мог. И дело не только в том, что элегия время от времени появлялась на страницах русских журналов конца XVIII века. Элегические мотивы свойственны и «зачинателю» русского предромантизма М. Н. Муравьеву; проникают они и в одическую поэзию Державина («Водопад»); в прозу и поэзию Карамзина. Элегия продолжала свое существование и внутри родственных ей жанров: дружеского послания, идиллии, эклоги.
Подлинный расцвет жанра элегии – первые десятилетия XIX века. Именно в это время расширяются жанровые границы содержания элегии, но в плане преемственности, а не противопоставления сложившихся традиций элегической лирики новым тенденциям ее развития. В новой элегии преобладает чувство. Возрастание субъективного пафоса в элегии 1810-х гг. осуществлялось за счет внутреннего мира лирического героя. Но в элегиях Батюшкова мы находим и чувство и размышления. Перед читателем было не просто собрание разноплановых элегий, а своеобразный дневник поэта, «история его страстей», чувств и размышлений. Грустное содержание продолжало доминировать и в новой элегии, но оно наполнялось общими мотивами.
Сам Батюшков обратился к жанру элегии еще в 1804 г.: «Как счастье медленно проходит» (вольный перевод из Э. Парни). Батюшкову было глубоко свойственно чувство разлада между идеальной мечтой и реальной действительностью. Но если в ранний период его гедонизм своеобразно соединялся со скептицизмом, то в лирике, начиная с 1812 г., все отчетливее звучит разочарованность поэта в гармоничности и «разумности» человека. В эти годы поэт переживает глубокий душевный кризис. В пределах элегий «нового» Батюшкова «формируются философско-поэтические мотивы, которые противостоят гедоническому рационализму».
«Таврида», «Мой гений», «Разлука», «Воспоминание».
Мой Гений
О память сердца! ты сильней
Рассудка памяти печальной
И часто сладостью своей
Я помню голос милых слов,
Я помню очи голубые,
Я помню локоны златые
Небрежно вьющихся власов.
Я помню весь наряд простой,
И образ милый, незабвенной
Повсюду странствует со мной.
Хранитель гений мой – любовью
Засну ль? Приникнет к изголовью
И усладит печальный сон.
<1815>
Прекрасно авторское чувство, прекрасна любовь поэта – сколько в ней нежности, легкой грусти и душевного страдания – а за этим сама жизнь. Элегия чудесна, может быть, и потому, что адресована не мифическим Хлое, Аглае или Филисе, а бывшей невесте Батюшкова.
«П» – «С»). Аллитерация следующих 4 строк более нежная («с» – «л»). Ритм стиха поддерживается многократной анафорой (начальным повтором): «Я помню». «Я – мой – моей – меня» – поддерживают динамику развития авторского чувства. Обращает внимание ударное «о» (начиная со второй строфы) и особые, как бы «захватывающие» рифмы: «СЛОВ – вЛаСОВ», «ОН – сОН»).
Судьба поэта. Анализ элегии «Умирающий Тасс»
Еще в ранних своих стихотворениях Батюшков называл поэтов «Жрецами Феба», «любимцами Феба», «наперсниками» и «любимцами муз». Душа у поэтов – «нежная», вдохновенье «небесное», а сама поэзия – «святая». В батюшковские времена поэт именовался «любимцем» богов или муз – это стало своего рода литературным клише. Но вот Батюшков создает новое сочетание: настоящий поэт – баловень «природы». И этот «баловень» в большей степени, чем «любимец» или «наперсник», характеризует образ поэта, кому хариты «плетут бессмертия венцы».
В 1804 г. выходит компиляция Ж. -М. -Б. де Сен Виктора «Великие поэты несчастливцы». Она получила особенную популярность среди членов Вольного общества любителей словесности, наук и художеств.
Цель автора состояла в том, чтобы показать, что все великие поэты – от Гомера до Руссо, эти двигатели человеческой мысли, испытывали постоянные гонения со стороны «сильных мира сего» и своих современников, в особенности тогда, когда поэты стремились учить их, а не развлекать. Еще печальнее судьба поэта, если он беден или низкого происхождения. Эти рассуждения как бы подвели к составлению символической биографии: 1) поэт и власть, 2) губительная любовь; 3) зависть; 4) странничество. Именно с этих аспектов трактовали жизнь поэтов (от Гомера до Руссо) и русские лирики XIX века – Пушкин, Дельвиг, Кюхельбекер. Не избежал этого и Батюшков.
и 1809 гг. поэт публикует отрывки из I и XVIII песен «Освобожденного Иерусалима», а в 1817 г. пишет элегию «Умирающий Тасс». Он закончил ее в том же году и срочно отправил Н. И. Гнедичу, чтобы элегия успела попасть в I сборник его Стихотворений: «Мне эта безделка расстроила было нервы, так ее писал усердно». Батюшков заметил в примечаниях: «Тассо как страдалец скитался из края в край, не находил себе пристанища, повсюду носил свои страдания, всех подозревал и ненавидел жизнь свою как бремя. Тассо, жестокий пример благодеяний и гнева Фортуны, сохранил сердце и воображение, но утратил рассудок». Это ли не своеобразное пророчество Батюшковым собственной участи?
Основная тема элегии – духовное одиночество поэта в окружающем его мире. Характерны в этом плане и последние строчки эпиграфа (а в качестве эпиграфа Батюшков берет маленький отрывок из трагедии Т. Тассо «Торрисмондо»):
... всякая почесть
Похожа на хрупкий цветок!
...
Что мне в дружбе, и что мне в любви!
В своем произведении Батюшков сохраняет элегическую структуру за экспозицией идеи монолога поэта. Монолог как бы сочетает в себе черты монологов двух жанровых групп: элегии о «бедном поэте» и об «умирающем поэте». Автору близка мысль – «великое дарование и великое страдание» почти одно и то же:
Я пел величие и славу прежних дней,
И в узах я душой не изменился.
Муз сладостный восторг не гас в душе моей,
Все драматические моменты биографии Т. Тассо Батюшковым представлены как проявления надменной воли судьбы:
Ни почестей столь поздния награды –
Ничто не укротит железныя судьбы,
Не знающей к великому пощады.
...
Не усладят певца свирепой доли.
...
Скитаяся, как бедный странник,
Каких не испытыл превратностей судеб?
Поэт – добыча «злой судьбины», его преследует «перст неотразимый» судьбы, рока. Рок (античная Немезида) сильнее певца:
Бесславием и славой удрученной,
Главы изгнанника, от колыбельных дней
Карающей богине обреченной...
Жизнь поэта – «бурное море», «грозный океан»:
Это сравнение человеческой жизни с бушующей стихией – столь характерное для русской лирики всего XIX века и даже XX века – нашло отражение и у Батюшкова: «И снова мой челнок Фортуне поверял» («К друзьям», 1815); «грозный океан кругом меня роптал и волновался» («Разлука», 1815); «О, юный плаватель! Вверяйся челноку! Плыви» («Из греческой антологии», 1818).
Триумф Тассо («усердного жреца Феба») достигает его слишком поздно, когда:
... над божественной страдальца головой
Дух смерти носится крылатой.
«муз сладостный восторг», на исходе:
Полуразрушенный, он видит грозный час,
С веселием его благославляет,
И, лебедь сладостный, еще в последний раз
Он, с жизнию прощаясь, восклицает...
– сравнение умирающего поэта с лебедем.
Поэтическая идея – «обновление существования» через отрешение от земной оболочки – развернута и детализирована Батюшковым:
Ваш друг достиг давно желанной цели.
Отыдет с миром он и, верой укреплен,
Мучительной кончины не приметит:
Творчество Тассо переживет века:
... ему венец бессмертья обречен,
Рукою муз и славы соплетенный.
Правда, в другом мире:
Искусств и муз творенья величавы,
Но там все вечное, как вечен сам творец,
Податель нам венца небренной славы!
Пейзаж играет огромную роль в элегии: угасание дня – угасание жизни:
И, оживлен вечернею прохладой,
Десницу к небесам внимающим воздел...
«Смотрите, – он сказал рыдающим друзьям, –
Как царь светил на западе пылает!
Где вечное светило засияет...»
Батюшков повышает экспрессивность метафоры: умирающий поэт смотрит на величественную картину заходящего солнца:
Светило дневное уж к западу текло
И в зареве багряном утопало;
В последний раз страдальца просияло.
Такова горестная судьба Тассо: певец «божественный» (автор повторит еще раз этот эпитет – «божественная голова»), чьи творения бессмертны, но знавший в своей жизни лишь суровые горести.
Для элегии «Умирающий Тасс» характерно стилевое смешение (что вообще отличает лирику Батюшкова): славянизмы («веси», «стогны», «игралище людей» – и это для описания Рима); усеченные прилагательные, столь любимые поэтом («шумны волны», «раскинуты ковры»). Ангел с «лазурными крылами» (что поведет поэта к его последнему пристанищу) и христианский крест. Пышны и красочны перифразы: «квиритов пепелище» (Рим), «царь светил» (солнце), «колыбель… несчастных дней» (Сорренто). Прекрасны поэтические сравнения: «Тибр, поитель всех племен», «Ринальд, кипящий, как Ахилл». Нарастает динамика поэтических сравнений: «... ты летал по трупам вражьих сил, // Как огнь, как смерть, как ангел-истребитель...»
«Из греческой анталогии». «Подражание древним». Анализ
–II вв. до н. э. – Асклепиада Самосского, Гедила, Павла Симнциария. Не зная греческого языка, Батюшков сделал свой поэтический перевод с французского перевода С. С. Уварова (всего 13 небольших стихотворений). И поэтический сборник «О греческой антологии» был издан отдельной брошюрой в 1820 г. Это обстоятельство (тот факт, что поэтический перевод был сделан с французского языка), показывает, до какой степени «натура и дух» Батюшкова были родственны эллинской музе: «Батюшков, – писал Белинский, – первый на Руси создал антологический стих».
Основные темы «антологических» стихотворений Батюшкова – любовь и дружба, смерть юной красавицы, гибель прекрасного и великого города. Контрастные мотивы – жизнь и смерть, цветение и увядание – в этом выразилось стремление поэта показать человеческие чувства в противоборстве и развитии.
Батюшкову удается воссоздать дух и стиль античной поэзии:
Сокроем навсегда от зависти людей
Восторги пылкие и страсти упоенье.
Как сладко тайное в любови наслажденье.
«Антологический» стих – высшее достижение поэта. Действительно, поражает умение Батюшкова сочетать слово со словом. «Иногда для одной строчки надобно пробежать книгу, часто скучную и пустую», – пишет он Жуковскому в 1819 г. Благозвучие поэтической речи, удивительная магия слов, звуковая сторона: «завиСТь, воСТорги, СТраСТи» мягко переходят в «СЛАдок, СЛАдко, НаСЛАжденье», но нет пресыщенности, стихи яркие и певучие.
В «антологической» лирике Батюшкова мы видим то же стилевое смешение: клише «унылой элегии» («я вяну», «надгробный факел», «поблеклый жизни цвет»), сентиментальной лирики, фольклорный мотив («О мать-земля»), славянизмы («стогны»), любимые поэтом усеченные прилагательные («граждане счастливы», «храмы горделивы», «смерть ужасна», «слезами омочены»).
В 1821 г. Батюшков создает свой последний лирический цикл «Подражание древним» – изящные, гармоничные поэтические миниатюры – всего шесть.
– отсюда иногда мрачный пессимизм. Новым для Батюшкова было желание и стремление показать чувство в развитии:
Без смерти жизнь не жизнь: и что она? Сосуд,
Где капля меду средь полыни...
И эта «чудесная противоположность» человеческих страстей, сила противоречий верно замечены и описаны поэтом. В его статье о Петрарке сказано: «Любовь подобна сладкому меду, распущенному в соку полынном». И этот образ Батюшкову глубоко органичен. Он как бы перекликается с XII отрывком из «Греческой антологии»:
Я вяну и еще мучения терплю:
Я вяну, но еще так пламенно люблю
И без надежды умираю!
Но «Подражания древним» имеют мажорный финал:
Ты хочешь меду, сын? – так жала не страшись;
– смело к бою!
Ты перлов жаждешь? – так спустись
На дно, где крокодил зияет под водою.
Не бойся! Бог решит. Лишь смелым он отец,
Лишь смелым перлы, мед иль гибель... иль венец.
– борись, смело вступай в битву. Характерно, что поэт отказывается от прилагательных – эпитетов, оставляя лишь одно («смелый»), повторяя его, и тем самым как бы усиливая свою мысль.
Художественное мастерство Батюшкова
Для Батюшкова основной критерий оценки художественного произведения – это понятие «вкуса». «Вкус» Батюшкова проявляется в том единстве формы и содержания, которое почти всегда присутствует в его поэзии. Батюшков требует от поэта точности и ясности. Самого Батюшкова привлекают не просто яркие краски. В его динамических картинах мы почти физически ощущаем конкретные детали: «счастливый Иль де Франс, обильный, многоводный», «огромный бог морей», «под эту вяза тень густую»...
Батюшков не изобретает новые слова (что мы увидим в творчестве Языкова) и очень редко новые сочетания («развалины роскошного убора»). Поэт смело использует в своих стихотворениях архаизмы («согласье прям», «зане»), славянизмы («десница», «веси», «стогны»); философскую «лексику» («соразмерность», «явленья», «равновесье»); разговорные выражения.
В его элегии «Таврида» (1815) мы находи те же особенности стиля; с «возвышенной фразеологией» («под небом сладостным полуденной страны», «под кровом тихой ночи») мирно сочетаются обиходные слова («сельский огород», «простая хижина»).
«А счастие лишь там живет, // Где нас, безумных, нет», «День долгий, тягостный ленивому глупцу, // Но краткий, напротив, полезный мудрецу»; «Здесь будет встреча не по платьям»).
Современники в стихах Батюшкова особенно ценили гармонию, музыкальность, «сладкозвучие». «Никто в такой мере как он не обладает очарованием благозвучия, – писал В. А. Жуковский. – Одаренный блестящим воображением и изысканным чувством выражения и предмета, он дал подлинные образцы слога. Его поэтический язык неподражаем... в гармони выражений». «Звуки италианские, что за чудотворец этот Батюшков», «прелесть и совершенство – какая гармония», – восхищенно писал Пушкин, делая свои замечания на «Опытах» Батюшкова.
Плавность и музыкальность ритма – вот чем особенно пленяет поэзия Батюшкова. Так, в стихотворении Батюшкова «Песнь Гаральда Смелого» (1816) картина плавания по бурному морю получает звуковую окраску благодаря постоянной аллитерации «л» – «р» – усиление нагнетания этих звуков характерно для всего стихотворения. Приведем лишь одну строфу:
Нас было Лишь тРое на Легком чеЛне;
А моРе вздымаЛось, я, помню, гоРами;
И ГеЛа зияЛа в соЛеной воЛне.
Но воЛны напРасно, яРяся, хЛестаЛи,
Я чеРпал их шЛемом, Работал весЛом:
С ГаРаЛьдом, о дРуги, вы стРаха не знаЛи
В этом стихотворении интересны и звуковые повторы (Стена, Станина, приСТань, хлеСТали), которые придают стиху большую выразительность. Фонетическая гармония – это тот фон, на котором с удивительной силой проявляется поэтическое своеобразие Батюшкова.
Ритмический эффект достигается различными способами. Поэт любит анафору:
Ему единому, – все ратники вещали, –
Ему единому вести ко славе нас.
«отрывок из I песни» «Освобожденного Иерусалима») (1808).
Прибегает он и к инверсии («Я берег покидал туманный Альбиона» – расположение слов зависит от ритма стиха); перемежает различные ямбы (часто шести-, пяти- и четырехстопные); любит усеченные прилагательные:
Воспел ты бурну брань, и бледны эвмениды
Всех ужасов войны открыли мрачны виды...
Рассеял... нежны красоты...
А там что зрят мои обвороженны очи?
«К Тассу», 1808
Батюшков смело сочетает различную лексику, разные стили. У позднего Батюшкова эта разностильность употребления «выполняет ответственнейшую задачу разрушения гармоничного образа мира, – пишет Н. Фридман, – Батюшкову нужно, чтобы читатель с наибольшей живостью воспоминаний переживал глубину утраты, чтоб он узнавал прекрасное, прежде чем его потерять».
Обобщая все сказанное, можно определить историко-литературное значение К. Н. Батюшкова словами В. Г. Белинского: «Батюшков много и много способствовал тому, что Пушкин явился таким, каким явился действительно.
».
Вопросы