РУССКИЙ ЗА ГРАНИЦЕЙ
(Жуковский: 1841–1849)*
Последнее десятилетие своей жизни Жуковский провел вне России. Ни современные, ни последующие читатели не задумывались над тем, что с этим обстоятельством у него было связано множество проблем, целый ряд осложнений в отношениях с русским правительством и с царской семьей. На основе переписки поэта с великими князьями Александром и Константином Николаевичами, а также с Р. Р. Родионовым мы постараемся восстановить эту сложную коллизию.
Случай Жуковского интересен тем, что разрешаемая законом от 17 апреля 1834 г. отлучка сроком на пять лет превратилась у него, по сути, в «никогда не разрешаемо<е> оставление отечества и произвольное в чужих краях водворение» [ПСЗ: 294–295]. В 1840 г. Жуковский вышел в отставку и готовился к отъезду в Германию, к своей невесте Е. Рейтерн. В связи с этим император отдал ряд повелений. Жуковскому, по свидетельству Плетнева, было «позволено жить там, где он найдет для себя удобнее и приятнее» [Плетнев: 415]. При этом Николай не ограничил поэту сроков пребывания за границей. Таким образом, на Жуковского не распространялся шестой пункт закона 1834 г. — о пятилетнем (для дворянства) сроке нахождения за границей. Другое высочайшее распоряжение заключалось в том, «чтобы он [Жуковский] и в отсутствие свое всегда считался состоящим на службе при цесаревиче» [Там же]. Это повеление, комплиментарное по форме, содержало в себе отчетливое для поэта сообщение, что жить за границей ему, значимой и знаковой фигуре, должно с оглядкой на русский императорский двор. К тому же, в Петербурге у Жуковского была взята подписка в том, что он обязывается «крестить и воспитывать детей своих в лоне православной церкви» [Зейдлиц: 174]. Так, уже накануне своего отъезда поэт ясно ощутил стремление властей взять под контроль его заграничную жизнь.
2 мая 1841 г. Жуковский покинул Россию и направился в Германию, где планировал прожить два года. Источником существования его семьи были пенсии и различные доходы, которые ему переправлял из России Р. Р. Родионов, старший чиновник Собственной канцелярии императрицы Александры Федоровны. Для получения денег Жуковский должен был каждую треть года отправлять в Петербург заверенный в русской миссии документ — «свидетельство о жизни».
Сейчас мы не можем сказать, что собой представляли эти свидетельства о жизни: отчет ли о заграничной жизни или еще что-то иное, поскольку таких документов в архиве Жуковского не сохранилось. Исполнение этой обязанности воспринималось Жуковским если не как прямое средство контроля над его жизнью, то как частичное ограничение личной свободы: пребывание зависело от соблюдения конкретных правил, из которых ни для кого не делалось исключения.
Помимо досадной необходимости писать свидетельства, в 1841 г. поэта ожидало еще одно неприятное открытие. В письме к Родионову от 2/14 декабря читаем: «В вашем счете так же стоит: от наследника 133. Мне кажется что мне в треть следует 190?» [Там же: Л. 15]. Произошедшая недодача денег явилась первым в ряду последовавших мелких происшествий, которые сигнализировали о перемене отношения к Жуковскому при дворе: его начали забывать, ему не стеснялись выказывать пренебрежение.
1841–1842 гг. — это счастливое время в жизни поэта: женитьба, долгожданные семейные радости, ожидание первенца. В начале сентября 1842 г., еще до рождения дочери, Жуковский отправил императрице Александре Федоровне письмо, в котором просил ее стать крестной матерью, если родится девочка. Однако ответа на свою просьбу он не получил. В письме к наследнику от 7 ноября 1842 г. из Дюссельдорфа поэт по этому поводу недоумевал: «Никак не могу подумать, чтобы моя милостивая императрица захотела меня оставить без ответа в таком важном случае жизни моей: какое-нибудь враждебное стечение обстоятельств все здесь перепутало» [Жуковский 1885: 445]. Еще ранее секретарь императрицы И. П. Шамбо своим упорным молчанием прекратил переписку с Жуковским. Свидетельство из письма к Родионову от 3/15 октября 1842 г.:
В письме речь идет о подарке для императорской четы к серебряной свадьбе — картине Рейтерна «Георгий Победоносец», к которой Жуковский написал стихотворный комментарий, изданный отдельно. Но в дни празднования годовщины императорская семья забыла о поэте, преподавателе русского языка Александры Федоровны. Другой ее учитель — Музовский — был за свою педагогическую службу награжден орденом, и соответствующий рескрипт был опубликован в газетах. Мотивы подобного поведения императора однозначно объяснить трудно, подчеркнем лишь то, что Музовский принимал участие в празднике в Петербурге, в то время как Жуковский находился за границей.
Отсутствие со стороны императрицы ответа в 1842 г., как и при аналогичных обстоятельствах в 1844 г., когда в семье Жуковского ожидался второй ребенок, свидетельствует о том, что в его отношениях с императорской четой, и до этого не всегда безоблачных, наступил очередной сбой. Из переписки поэта с великими князьями явствует, что долгое пребывание Жуковского в Германии вызвало явную обеспокоенность царствующего дома.
Приблизительно в середине октября 1842 г. великий князь Константин Николаевич первым спросил Жуковского о сроке его возвращения в Россию. На это поэт ответил следующее:
Такой ответ, в котором ощущалось стремление Жуковского к полной личной независимости и его непонимание серьезности заданного вопроса, явно не удовлетворил императорскую семью. Поэтому сначала императрица никак не откликнулась на просьбу поэта, а затем, спустя около полутора месяцев, в декабре 1842 г. Александр Николаевич повторил в письме к Жуковскому вопрос своего брата. Таким образом, в конце 1842 г., по истечении полутора лет проживания поэта в Дюссельдорфе или за три с половиной года до окончания установленного законом легального срока, со стороны императорской семьи появляются первые сигналы о том, что поэту необходимо в скором времени возвратиться в Россию.
Параллельно с возникающим в переписке с царскими особами напряжением Жуковский все с большим недоумением констатирует изменения в поведении его вчерашних дворцовых приятелей. Из письма к Родионову от 17/19 октября:
Вот другое письмо к Родионову — от 29 декабря 1842 г./10 января 1843 г. на сходную тему:
К концу года Жуковский явственно ощущает появление непонимания и отчужденности в отношениях между собой и царским двором. Это обстоятельство вносит изменения в ведущийся диалог: ответное письмо к Александру Николаевичу от 1 января 1843 г., в отличие от письма к Константину Николаевичу, поэт строит как обстоятельный и серьезный отчет о своей жизни.
В этом тексте впервые появилась тема, которая будет характерна и для более поздних писем — слухи, толки, вызванные долгой отлучкой Жуковского:
Эти слова передают степень серьезности и значимости наметившихся разногласий во взаимоотношениях поэта и двора. Вопрос о сроках пребывания за границей напрямую сопрягался в русском сознании с проблемой патриотизма, правда, по-разному понимаемой каждой стороной (ср. мнения Корфа и Вяземского о законе 15 марта 1844 г.).
Жуковский выделил три причины, вынудившие его продлить свое заграничное проживание. Первая — это «желание пожить некоторое время вполне для себя»; вторая — экономическая, желание скопить деньги на «годовой доход вперед»; третья — литературная: «здешняя уединенная жизнь поможет начать и кончить <…> перевод Одиссеи». Свое объяснение Жуковский начинает с прямого ответа на поставленный наследником вопрос:
Уверенность и чистосердечность, которые поэт демонстрирует в обоих письмах, основаны на данном ему государевом слове и на признании его личных заслуг на государственном поприще. Однако апелляция к императору как гаранту собственной независимости за границей составляет особенность лишь этих писем Александру и Константину Николаевичам.
Укажем на одну особенность январского письма 1843 г., встречающуюся и в других письмах к наследнику. Жуковский представляет свою жизнь в Германии как независимую и сугубо частную, совершенно отстраненную от общественно-культурного фона Западной Европы и заполненную переводческим трудом:
При таком образе жизни, по мнению поэта в 1843 г., географические границы исчезли: «живу <…> можно сказать, не на чуже, а в России» [Там же].
Отметим, однако, расхождения в описании заграничной жизни Жуковского между самим поэтом и современниками. Зейдлиц повествует:
Это мемуарное свидетельство (а в распоряжении правительства также, конечно, имелись сведения об образе жизни поэта) ставит вопрос как о способах трансформации поэтом биографических фактов в письмах к наследнику, так и о необходимости скрупулезного изучения обстоятельств его заграничной жизни. Сейчас с уверенностью можно говорить лишь о стремлении Жуковского в переписке с наследником «отредактировать» свой рассказ о пребывании за границей, предстать в ней русским, не замечающим Европы и находящимся как бы в России.
К концу 1843 г. положение Жуковского осложнилось, и он был вынужден лично встретиться с Александром Николаевичем в Дармштадте. Беседа носила неприятный, драматический характер и оставила у поэта чувство неуверенности, неудовлетворенности. Сразу же по возвращении в Дюссельдорф в декабре 1843 г. он написал наследнику объяснение, которое позволяет реконструировать основные темы дармштадского разговора.
Повышенная эмоциональность и стилистическая резкость письма объясняются тем, что поэту со слов наследника становятся известны циркулирующие о нем в Петербурге «неблагоприятные» слухи:
Но ни статус Жуковского, ни работа над переводом «Одиссеи», посвященным великому князю Константину, не могли защитить поэта от появления «недоброжелательных толков»1.
Ситуация приближается к критической, чему также способствует следующее обстоятельство. Жуковский при отъезде из Петербурга в мае 1841 г. говорил о своем желании прожить за границей лишь два года, т. е. он планировал вернуться в Россию в 1843 г. На встрече в Дармштадте в конце 1843 г. наследник потребовал от поэта разъяснений касательно дальнейших его планов. Жуковский, в свою очередь, поставил перед наследником вопрос о распространении на него действия закона 1834 г. о пятилетнем пребывании дворянина за границей:
О монаршей милости 1841 г. — праве на не ограниченное сроком пребывание за границей — автор больше не вспоминает, что свидетельствует о наличии конфликтной ситуации.
В марте 1844 г. наступает потепление в отношениях. Из письма Жуковского от 7 марта:
Такая реакция тем удивительнее, что 15 марта 1844 г. был принят печально знаменитый указ «О дополнительных правилах на выдачу заграничных паспортов». Мы не располагаем фактами, которые могли объяснить причины «успокоительного отзыва» Николая I. Выдвинем две гипотезы, которые не исключают, а скорее взаимодополняют друг друга.
Первая. К указу «О дополнительных правилах», вызвавшему критику как в России, так и в Европе, власти, по-видимому, заранее приготовили противовес. 19 января 1844 г., спустя год после выхода известной книги Кюстина, Николай утвердил указ «О предоставлении иностранцам, приезжающим в Россию с срочными паспортами, неограниченной свободы жить в России, несмотря на сроки, назначенные в паспортах их правительства». Появление закона должно было продемонстрировать открытость, лояльность власти в миграционных вопросах. Возможно, что на достижение в том числе и этой цели был направлен благоприятный монарший отзыв, полученный Жуковским в конце февраля – начале марта 1844 г. Не случайно, в отличие от более позднего конфликта, поэту для полного разрешения ситуации не пришлось писать ни полупокаянного письма, ни красноречиво выражать свои верноподданнические чувства.
Вторая. Ее проясняют строки из двух писем Жуковского к Родионову. В конце декабря 1843 г. он писал:
Темы переезда во Франкфурт Жуковский коснется и в отправленном 6 февраля 1844 г. письме:
Во втором письме автор указал на здоровье жены в качестве причины переезда. Однако не оно, как представляется, было определяющим фактором. В противном случае остается непонятным, во-первых, почему в декабрьском письме Жуковский никак не объяснился с Родионовым, а ждал для этого целый месяц. Во-вторых, почему идея о переезде из Дюссельдорфа возникла сразу же после встречи с наследником в Дармштадте и тогда же была изложена в письме к Родионову? Подчеркнем, что декабрьское письмо Жуковского к Родионову написано сразу же после объяснительного письма к наследнику и вводит впервые в ранее исключительно «бухгалтерскую» их переписку тему возвращения в Россию. Письмо к Родионову, с одной стороны, передает степень напряженности в отношениях наставника и наследника в конце 1843 г., с другой, отражает определенные моменты состоявшегося между поэтом и цесаревичем разговора. Именно с этой позиции посмотрим на текст.
Между Жуковским и цесаревичем, по нашему предположению, была достигнута следующая договоренность: поэт переезжает из Дюссельдорфа во Франкфурт, где находилась русская миссия, взамен на получение годовой отсрочки. Поэт принял решение не сам, ему предложили изменить место проживания, поэтому в первом тексте не упоминалось ни о болезни жены, ни о других обстоятельствах. Напомним, что Родионов регулярно получал «свидетельства о жизни», которые первоначально отправлялись поэтом из Дюссельдорфа во Франкфурт для заверения в русской миссии, а затем оттуда переправлялись в Петербург. Зная это обстоятельство и читая декабрьское письмо своего корреспондента, Родионов не мог не понимать, что переезд во Франкфурт влечет за собой установление более бдительного контроля над жизнью поэта со стороны русских властей. Если наша гипотеза верна, то нельзя не отметить также неравномерного распределения внимания со стороны правительства и двора по отношению к Жуковскому — за границей, где его жизнь явно представляла повышенный интерес для русской миссии, и в Петербурге, где на его письма часто не отвечали.
Итак, договоренность, достигнутая на встрече в Дармштадте в 1843 г., о переезде Жуковского из Дюссельдорфа во Франкфурт, весной 1844 г. предопределила положительный отзыв Николая I о заграничной жизни поэта. В течение всего 1844 г. в переписке между поэтом и наследником престола тема разрешения на проживание за границей не фигурирует.
Ситуация вокруг Жуковского снова осложнилась весной 1845 г., когда истекали условленные сроки. Поэт писал наследнику 7 апреля 1845 г.:
Содержание письма еще раз подтверждает, что в 1844 г. была достигнута договоренность о приезде Жуковского в Россию в следующем году. К весне 1845 г. ситуация начала приобретать серьезный характер, на что указывают как первая фраза из письма («Теперь я должен дать вам отчет о себе и своих планах»), так и апелляция исключительно к закону. Данное Жуковским объяснение не удовлетворило императорский двор. Поэту намекают на необходимость самого скорейшего возвращения, на что косвенно указывает свидетельство Зейдлица: «Жуковскому советовали в то время возвратиться с семейством на родину…» [Зейдлиц: 205]. Посылаемые из Петербурга намеки показывают, что в глазах двора закон о пятилетнем пребывании за границей на Жуковского не распространялся.
С лета до конца октября 1845 г. в переписке между наставником и наследником престола наступило временное затишье. По-видимому, поэту была дана отсрочка, вызванная болезнью жены. Но именно в этот период Жуковский, как и в конце 1842 г., болезненно переживает равнодушное и пренебрежительное отношение к себе императрицы и ее секретаря. Письма Жуковского к Родионову позволяют проследить так называемую «историю браслета» — подарка, присланного поэту в июне 1845 г.
Приведем три характерных отрывка, раскрывающих атмосферу внутренней напряженности и непонимания между двумя сторонами. Письмо Жуковского от 18/30 июня 1845 г.:
В отличие от ситуации 1842 г. Жуковский сейчас не просто констатирует возникшее напряжение, но болезненно реагирует, стремится выяснить причины поведения еще недавно близких людей. Эта тема развивается в письме от 7 сентября н. с. 1845 г.:
Ответ Родионова нам неизвестен.
Завершение эта история получила в письме Жуковского от 30 октября 1845 г.:
Положение поэта было неоднозначным. Он не был готов возвратиться в Россию, поэтому оттягивал отъезд, но — на примере истории с браслетом — интуитивно почувствовал: пренебрежительное поведение императрицы и ее секретаря отчасти обусловлено его долгим заграничным проживанием. Показательно, что тема возвращения в Россию вводится им в письме немотивированно, сразу после описания истории наметившегося конфликта, как отклик на ситуацию и как средство, которое идеально могло бы послужить улучшению их отношений. Отметим интересное совпадение: это письмо к Родионову было написано одновременно с объяснительным письмом к наследнику. Напряженный день — 30 октября — стал точкой сопряжения размышлений поэта о своем месте при дворе и о своем положении за границей.
В письме к наследнику Жуковский признает необходимость следовать закону о пятилетнем сроке пребывания за границей, но наряду с этим стремится оттянуть его исполнение еще на год. К постоянно упоминаемым задерживающим возвращение причинам — перевод «Одиссеи», экономическое положение, состояние здоровья жены и собственного — он добавил еще одну: желание «заняться на досуге приготовлением всего того, что может быть нужно для их <великого князя Николая Александровича> первоначального курса» [Жуковский 1885: 500]. Бывший наставник наследника престола предложил систематизировать свои исторические таблицы и пополнить императорскую библиотеку новыми книгами, а также нарисовал Александру Николаевичу портрет будущего наставника его сына. Он стремился, таким образом, заочно вернуться в активную придворную жизнь, что позволило бы и восстановить былой характер отношений, и добиться очередной отсрочки.
Октябрьские объяснения оставили в Петербурге самое неблагоприятное впечатление о намерениях Жуковского, о чем свидетельствует письмо к наследнику 3 декабря 1845 г.:
Долгосрочное проживание поэта за границей и его постоянное уклонение от возвращения в Россию, всегда при этом фактически и логически обоснованные, воспринимаются его высокими адресатами исключительно как проявление антипатриотических настроений, о чем они прямо заявляют Жуковскому.
То, что ответ Александра Николаевича поэту был дан через третье лицо, косвенно говорит о возникновении не только напряженной, но и прямо конфликтной ситуации. На следующее письмо от 3 декабря наследник вообще не ответил. О том, что молчание наследника воспринималось Жуковским как знак недовольства, свидетельствует более позднее письмо от 8 сентября 1846 г.:
Однако кризис 1845 г. разрешился так же неожиданно и благополучно, как и в 1843 г. Жуковскому была предоставлена очередная отсрочка до апреля 1847 г., о которой он сообщил Родионову в письме от 5 февраля 1846 г. Но все предшествующие события показали: ни статус наставника наследника престола или перевод «Одиссеи», ни монаршее слово или существующее законодательство не гарантировали Жуковскому независимости от «тайного врага». И если высокий статус позволял поэту рассчитывать на очередную отсрочку, то для внутренней нормализации отношений с императорским двором ему необходимо было совершить определенные шаги. 15 января 1846 г. поэт поздравил своего бывшего ученика с получением ордена Св. Владимира и выразил всю глубину своих верноподданнических чувств русскому монарху. На его поздравление наследник ответил милостивым письмом — тем самым именно теперь конфликтная ситуация 1845 г. полностью разрешалась.
Спустя месяц, 15 февраля 1846 г., поэт писал:
Из полупризнаний Жуковского наследнику можно реконструировать то, что вызвало его раздражение в трех объяснениях конца 1845 г. Это — упорство, с каким поэт отстаивал свою позицию, проявившееся в частоте отправляемых им писем; это — сомнения императорского двора в «светлых и правильных» «мыслях» бывшего наставника; это — риторическая манера текстов, свидетельствовавшая, в глазах царской семьи, о «примеси своекорыстия», о желании поэта остаться за границей2. Только избрав новую линию поведения, Жуковский улучшает отношения с двором.
Из этого же письма Жуковского мы узнаем о его готовности представлять наследнику своего рода отчеты о западно-европейской жизни: «Это право, данное мне вами, право быть выразителем и оценщиком для вас общаго мнения, шпионом не лиц, а времени, дает мне звание особенного рода…». Такая деятельность должна была, по мысли автора, в какой-то мере оправдать его долгосрочное проживание за границей: «<…> исполнение его издали может быть успешнее, чем вблизи» [Там же: 510].
Вскоре поэт снова включился в активную публицистическую деятельность, хотя, заметим, письма к наследнику 1846–1847 гг. еще не давали материала для извлечения из них идеологически важных отрывков с целью их дальнейшей перепечатки в виде патриотических статей в российских газетах. Такая практика начнется с 1848 г. — с появления в «Северной Пчеле» статьи «Письмо Русского из Франкфурта».
В конце 1846 – начале 1847 гг. начинается новый виток в истории пребывания Жуковского за границей: предпринимается попытка легализации его долгосрочного пребывания вне России. В письме от 21 февраля 1847 г. он сообщал наследнику:
получила переписка по известному вопросу.
2/14 мая 1847 г. поэт впервые сообщил Родионову о готовящемся возвращении в Россию: «В июле месяце надеюсь наверное если будет угодно Богу, вас увидеть в Петербурге» [РНБ-6: Л. 47]. По-видимому, переписка с министром юстиции (если она имела место) не урегулировала положения Жуковского за границей, и отсрочка (если о ней просил поэт) не была дана. Весной 1847 г., таким образом, истекли все возможные легальные сроки пребывания поэта за границей, и соблюдение закона 1834 г. требовало его возвращения на родину. 21 апреля 1847 г. Вяземский пишет Жуковскому письмо, в котором фактически советует оттянуть отъезд из-за границы:
Атмосфера вокруг ожидаемого возвращения отличается столкновением различных идей и противоречивых желаний, как у самого Жуковского, так и у знавших его людей.
Но планы поэта изменились из-за состояния здоровья жены. Вместе с семьей он уехал на лечение в Эмс, оттуда 1 августа н. с. 1847 г. послал письмо Родионову:
Ясно, что Жуковскому предоставлена отсрочка. Вопрос о сроках и причинах пребывания за границей в письмах поэта к наследнику более не фигурирует. Внешний характер отношений с властью приобрел новые черты: стал более мягким, уважительным, простым.
к нему, где поэт высказывал свое мнение о сложившейся исторической ситуации. Жуковский был теперь необходим правительству именно за границей как голос «истинного русского патриота», на это указывает выбор заглавия для его статьи — «Письмо Русского из Франкфурта». К тому же публикация «Письма» 12 марта, в пятницу, подготавливала общество к восприятию манифеста Николая I об объявлении войны, который появился 15 марта, в понедельник. В 1848 г. в России было опубликовано и другое заграничное письмо Жуковского «О стихотворении: Святая Русь», обращенное на этот раз к Вяземскому. Как и в первом тексте, здесь автор рисует картину бедственного положения Европы и подчеркивает, что «добрые начала» «России суть: церковь и самодержавие». Благодаря такой позиции и играемой поэтом роли, отношения между Жуковским и двором заметно улучшились.
К тому же никто при дворе не сомневался в возвращении Жуковского в самое ближайшее время. Наиболее подробную и хронологически точную картину его жизни тех дней передают письма к Родионову. 17 марта 1848 г. поэт констатировал:
/ 2 апреля 1848 г. поэт уже сообщал о начавшемся сборе вещей:
Жуковский активно обсуждает с Родионовым планы, маршруты, обстоятельства своего переезда. 17/29 мая 1848 г. поэт объявляет о начале своего пути:
Усиливающееся революционное напряжение в Европе и разразившаяся в России эпидемия холеры заставляют Жуковского кардинально изменить свои намерения на этот год. 3/15 июля 1848 г. он пишет Родионову:
Письма Жуковского к Родионову, как мы видим, могли служить источником сведений для русского правительства о заграничной жизни поэта и являлись, видимо, постоянным и единственным каналом связи между ним и двором. В этой связи интересен черновик письма Р. Р. Родионова поэту из Санкт-Петербурга, датированный 6/18 январем 1849 г. Приведем отрывок из этого текста:
Отношения между поэтом и цесаревичем отличаются двойственностью. Хотя в самой переписке Жуковского с наследником вопрос о праве и сроках проживания за границей больше не обсуждался, но за этой кажущейся безмятежностью при дворе нарастает чувство нетерпения, раздражения по отношению к поэту, который за последнее время не приблизился к российским границам, но, переехав в Швейцарию, географически удалился от них. К тому же, с отъездом из Франкфурта он терял непосредственный контакт с русской миссией. Не могло не вызвать чувство нервозности такое обстоятельство, как приближение творческого юбилея Жуковского и отсутствие виновника торжества на родине. Неслучайно поэтому, что сначала Плетнев пытается смягчить смысл фразы цесаревича, а затем Родионов от себя лично и от русского «общего голоса» советует Жуковскому вернуться в Россию. Однако празднование юбилея в Петербурге прошло без поэта: в кругу его друзей и, в том числе, в присутствии наследника престола.
/ 11 марта 1849 г.: «Помните, что к Маю 1849 года вы обещали (одни или с семейством) непременно приехать в Россию. Сдержите это обещание». Плетнев явно обеспокоен складывающейся ситуацией, когда в адрес его друга наследник делает острые замечания. Ситуация вокруг Жуковского снова накаляется. Обратим внимание на следующий отрывок из письма:
Во второй раз за последние два месяца наследник вынужден оправдывать свои слова и также не лично, а через третье лицо. Эти два обстоятельства заставляют, несмотря на общие (возможно, искренние) выражения любви, усомниться в полном отсутствии в его высказывании упрека Жуковскому. Личные отношения, статус при дворе и общественное положение поэта накладывали на поведение цесаревича ограничения; в отличие от Плетнева, он не мог прямо и без обиняков советовать Жуковскому вернуться на родину к определенному месяцу. Именно поэтому свое мнение Александр Николаевич выражает как будто мимоходом (мы располагаем лишь отрывками его высказывания) в частной беседе с третьим лицом. Выбор Плетнева в качестве такого собеседника не случаен: он на правах ближайшего друга мог открыто передать Жуковскому не только буквальный смысл слов Александра Николаевича, но и оказаться в данном случае влиятельной фигурой для воздействия на поэта.
Итак, диалог по вопросу заграничного пребывания между Жуковским и Александром Николаевичем на протяжении 1842–1849 гг. отличался многоплановостью и противоречивостью, изобилует конфликтными ситуациями и компромиссами. Несмотря на различные попытки повлиять на сроки пребывания поэта за границей, сделать это русским властям не удалось. До мая 1849 г. Жуковский жил в Баден-Бадене, затем, вследствие обострившейся политической ситуации, переехал в Страсбург.
Вместе с тем, в течение первых месяцев 1849 г. Жуковский снова ощутил шаткость своего положения за границей, поэтому в августе он отправился для личного свидания с Николаем Павловичем в Варшаву. По приезде туда Жуковский отправил письмо Родионову:
— добиться очередной отсрочки для пребывания за границей, при этом Жуковский был готов к различным (как положительным, так и отрицательным) решениям ситуации.
Итоги аудиенции с царем поэт описал в следующем письме к Родионову от 29 августа 1849 г.:
Таким образом, император вернул поэту дарованное в 1841 г. право на неограниченное пребывание за границей, пожаловал ему орден Белого Орла, рескрипт о чем Жуковский просил опубликовать — все это вместе взятое означало легализацию пребывания за границей.
Не излагаемые Жуковским в течение семи лет аргументы, а фактор личной встречи с монархом оказался переломным и решающим в разрешении всей ситуации. Спустя некоторое время в другом письме к Родионову поэт вновь подчеркнет важность состоявшейся встречи с Николаем и ее главный результат — возникшее понимание и доверие к печальным семейным обстоятельствам:
в строительство идеологии и празднование в России его творческого юбилея — вот те факторы, которые обусловили положительные результаты варшавской встречи и положили конец семилетней истории выяснения отношений между поэтом и двором по вопросу пребывания русского за границей.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 С этой точки зрения любопытен один слух, о котором поэт, по-видимому, узнал от А. И. Тургенева и который передал в письме к наследнику от 1 января 1844 г.:
Наставнику наследника престола и автору русского гимна прослыть католиком значило нарушить подписанное при отъезде собственное обязательство и напрямую быть обвиненным в антипатриотическом настроении.
2 Ср. отрывок из письма от 3 декабря:
Заметим, что сложное риторическое построение текста обусловливало возросшее недоверие к жизненным обстоятельствам и к позиции Жуковского со стороны его адресатов.
Жуковский 1878: <Письма> к Великому Князю Константину Николаевичу // Сочинения В. А. Жуковского / Под ред. П. А. Ефремова. СПб., 1878. Т. 6.
Жуковский 1885: Письма к Государю Наследнику Цесаревичу // Сочинения В. А. Жуковского. СПб., 1885. Т. 6.
Зейдлиц: Зейдлиц К. К.
ПВЖ: Переписка П. А. Вяземского и В. А. Жуковского (1842–1852) / Публ. М. И. Гиллельсона // Памятники культуры: Нов. открытия: 1979. Л., 1980.
Плетнев: Плетнев П. А. О жизни и сочинениях В. А. Жуковского // В. А. Жуковский в воспоминаниях современников. М., 1999.
ПСЗ: Полное собрание законов Российской Империи: Собр. второе. Отд. Первое (I). 1834. СПб., 1835. Т. IХ.
Родионов: Черновик письма Р. Р. Родионова к Жуковскому // РО РНБ. Ф. 286. Оп. 2. № 134. Л. 138–139.
РНБ-1: Письма В. А. Жуковского к Р. Р. Родионову. 1841 // РО РНБ. Ф. 286. Оп. 2. № 123.
РНБ-2: Письма В. А. Жуковского к Р. Р. Родионову. 1842 // РО РНБ. Ф. 286. Оп. 2. № 124.
// РО РНБ. Ф. 286. Оп. 2. № 125.
РНБ-4: Письма В. А. Жуковского к Р. Р. Родионову. 1844 // РО РНБ. Ф. 286. Оп. 2. № 126.
РНБ-5: Письма В. А. Жуковского к Р. Р. Родионову. 1845 // РО РНБ. Ф. 286. Оп. 2. № 127.
// РО РНБ. Ф. 286. Оп. 2. № 129.
РНБ-7: Письма В. А. Жуковского к Р. Р. Родионову. 1848 // РО РНБ. Ф. 286. Оп. 2. № 134.
// РО РНБ. Ф. 286. Оп. 2. № 130.
* Пушкинские чтения в Тарту 3: Материалы международной научной конференции, посвященной 220-летию В. А. Жуковского и 200-летию Ф. И. Тютчева / Ред. Л. Киселева. Тарту: Tartu Ülikooli Kirjastus, 2004. С. 254–275.