• Приглашаем посетить наш сайт
    Булгаков (bulgakov.lit-info.ru)
  • Замок Смальгольм, или Иванов вечер

    ЗАМОК СМАЛЬГОЛЬМ,
    ИЛИ
    ИВАНОВ ВЕЧЕР


    До рассвета поднявшись, коня оседлал
    Знаменитый Смальгольмский барон;
    И без отдыха гнал, меж утесов и скал,
    Он коня, торопясь в Бротерстон.

    Не с могучим Боклю совокупно спешил
    На военное дело барон;
    Не в кровавом бою переведаться мнил
    За Шотландию с Англией он;

    Но в железной броне он сидит на коне;
    Наточил он свой меч боевой;
    И покрыт он щитом; и топор за седлом
    Укреплен двадцатифунтовой.

    Через три дни домой возвратился барон,
    Отуманен и бледен лицом;
    Через силу и конь, опенен, запылен,
    Под тяжелым ступал седоком.

    Анкрамморския битвы, барон не видал,

    Где на Эверса грозно Боклю напирал,
    Где за родину бился Дуглас;

    Но железный шелом был иссечен на нем,
    Был изрублен и панцирь и щит,
    Был недавнею кровью топор за седлом,
    Но не английской кровью покрыт.

    Соскочив у часовни с коня за стеной,
    Притаяся в кустах, он стоял;
    И три раза он свистнул — и паж молодой
    На условленный свист прибежал.

    «Подойди, мой малютка, мой паж молодой,
    И присядь на колена мои;
    Ты младенец, но ты откровенен душой,
    И слова непритворны твои.

    Я в отлучке был три дни, мой паж молодой;
    Мне теперь ты всю правду скажи:
    Что заметил? Что было с твоей госпожой?
    И кто был у твоей госпожи?»

    «Госпожа по ночам к отдаленным скалам,

    (Ведь огни по горам зажжены, чтоб врагам
    Не прокрасться во мраке ночном).

    И на первую ночь непогода была,
    И без умолку филин кричал;
    И она в непогоду ночную пошла
    На вершину пустынную скал.

    Тихомолком подкрался я к ней в темноте;
    И сидела одна — я узрел;
    Не стоял часовой на пустой высоте;
    Одиноко маяк пламенел.

    На другую же ночь — я за ней по следам
    На вершину опять побежал, —
    О творец, у огня одинокого там
    Мне неведомый рыцарь стоял.

    Подпершися мечом, он стоял пред огнем,
    И беседовал долго он с ней;
    Но под шумным дождем, но при ветре ночном
    Я расслушать не мог их речей.

    И последняя ночь безненастна была,

    И к мая́ку она на свиданье пошла;
    У мая́ка уж рыцарь стоял.

    И сказала (я слышал): «В полуночный час,
    Перед светлым Ивановым днем,
    Приходи ты; мой муж не опасен для нас;
    Он теперь на свиданье ином;

    Он с могучим Боклю ополчился теперь;
    Он в сраженье забыл про меня —
    И тайком отопру я для милого дверь
    Накануне Иванова дня».

    «Я не властен прийти, я не должен прийти,
    Я не смею прийти (был ответ);
    Пред Ивановым днем одиноким путем
    Я пойду... мне товарища нет».

    «О, сомнение прочь! безмятежная ночь
    Пред великим Ивановым днем
    И тиха и темна, и свиданьям она
    Благосклонна в молчанье своем.

    Я собак привяжу, часовых уложу,

    И в приюте моем, пред Ивановым днем,
    Безопасен ты будешь со мной».

    «Пусть собака молчит, часовой не трубит,
    И трава не слышна под ногой, —
    Но священник есть там; он не спит по ночам;
    Он приход мой узнает ночной».

    «Он уйдет к той поре: в монастырь на горе
    Панихиду он позван служить:
    Кто-то был умерщвлен; по душе его он
    Будет три дни поминки творить».

    Он нахмурясь глядел, он как мертвый бледнел,
    Он ужасен стоял при огне.
    «Пусть о том, кто убит, он поминки творит:
    То, быть может, поминки по мне.

    Но полуночный час благосклонен для нас:
    Я приду под защитою мглы».
    Он сказал... и она... я смотрю... уж одна
    У мая́ка пустынной скалы».

    И Смальгольмский барон, поражен, раздражен,

    «Но скажи наконец, кто ночной сей пришлец?
    Он, клянусь небесами, пропал!»

    «Показалося мне при блестящем огне:
    Был шелом с соколиным пером,
    И палаш боевой на цепи золотой,
    Три звезды на щите голубом».

    «Нет, мой паж молодой, ты обманут мечтой;
    Сей полуночный мрачный пришлец
    Был не властен прийти: он убит на пути;
    Он в могилу зарыт, он мертвец».

    «Нет! не чудилось мне; я стоял при огне,
    И увидел, услышал я сам,
    Как его обняла, как его назвала:
    То был рыцарь Ричард Кольдингам».

    И Смальгольмский барон, изумлен, поражен,
    И хладел, и бледнел, и дрожал.
    «Нет! в могиле покой; он лежит под землей,
    Ты неправду мне, паж мой, сказал.

    Где бежит и шумит меж утесами Твид,

    Уж три ночи, как там твой Ричард Кольдингам
    Потаенным врагом умерщвлен.

    Нет! сверканье огня ослепило твой взгляд;
    Оглушен был ты бурей ночной;
    Уж три ночи, три дня, как поминки творят
    Чернецы за его упокой».

    Он идет в ворота, он уже на крыльце,
    Он взошел по крутым ступеням
    На площадку, и видит: с печалью в лице,
    Одиноко-унылая, там

    Молодая жена — и тиха, и бледна,
    И в мечтании грустном глядит
    На поля, небеса, на Мертонски леса,
    На прозрачно бегущую Твид.

    «Я с тобою опять, молодая жена». —
    «В добрый час, благородный барон.
    Что расскажешь ты мне? Решена ли война?
    Поразил ли Боклю иль сражен?»

    «Англичанин разбит; англичанин бежит

    И Боклю наблюдать мне маяк мой велит
    И беречься недобрых гостей».

    При ответе таком изменилась лицом
    И ни слова... ни слова и он;
    И пошла в свой покой с наклоненной главой,
    И за нею суровый барон.

    Ночь покойна была, но заснуть не дала.
    Он вздыхал, он с собой говорил:
    «Не пробудится он; не подымется он;
    Мертвецы не встают из могил».

    Уж заря занялась; был таинственный час
    Меж рассветом и утренней тьмой;
    И глубоким он сном пред Ивановым днем
    Вдруг заснул близ жены молодой.

    Не спалося лишь ей, не смыкала очей...
    И бродящим, открытым очам,
    При лампадном огне, в шишаке и броне
    Вдруг явился Ричард Кольдингам.

    «Воротись, удалися», — она говорит.

    Мне известно, кто здесь, неожиданный, спит, —
    Не страшись, не услышит нас он.

    Я во мраке ночном потаенным врагом
    На дороге изменой убит;

    Уж три ночи, три дня, как монахи меня
    Поминают — и труп мой зарыт.

    Он с тобой, он с тобой, сей убийца ночной!
    И ужасный теперь ему сон!
    И надолго во мгле на пустынной скале,
    Где маяк, я бродить осужден;

    Где видалися мы под защитою тьмы;
    Там скитаюсь теперь мертвецом;
    И сюда с высоты не сошел бы... но ты
    Заклинала Ивановым днем».

    Содрогнулась она и, смятенья полна,
    Вопросила: «Но что же с тобой?
    Дай один мне ответ — ты спасен ли иль нет?..
    Он печально потряс головой.

    «Выкупается кровью пролитая кровь, —

    Беззаконную небо карает любовь, —
    Ты сама будь свидетель тому».

    Он тяжелою шуйцей коснулся стола;
    Ей десницею руку пожал —
    И десница как острое пламя была,
    И по членам огонь пробежал.

    И печать роковая в столе вожжена:
    Отразилися пальцы на нем;
    На руке ж — но таинственно руку она
    Закрывала с тех пор полотном.

    Есть монахиня в древних Драйбургских стенах:
    И грустна и на свет не глядит;
    Есть в Мельрозской обители мрачный монах:
    И дичится людей и молчит.

    Сей монах молчаливый и мрачный — кто он?
    Та монахиня — кто же она?
    То убийца, суровый Смальгольмский барон;
    То его молодая жена.




    Примечания

    сказка». В том же году баллада была перепечатана в «Новостях литературы» (1824, ч. VII, № VII) под другим названием — «Дунканов вечер. Шотландская сказка». В этих изданиях «Иванов день» заменен «Дункановым днем», в связи с цензурными затруднениями (см. ниже). В настоящем издании заглавие печатается по авторизованной копии, хранящейся в Институте русской литературы (Пушкинский дом) в Ленинграде (27777 CXCVIII б. 48). Перевод баллады Вальтера Скотта «The Eve of St. John» («Канун святого Джона»). Вальтер Скотт снабдил балладу подробными историческими примечаниями; Жуковский воспроизвел их в третьем издании Стихотворений (т. III, СПб., 1824). В балладе Вальтера Скотта использованы предания о происходившей в XVI веке ожесточенной войне между Шотландией и Англией. В переводе Жуковский ослабил этнографизм, опустил характерные для манеры Вальтера Скотта детальные описания рыцарского снаряжения и обычаев. Взамен этого усилено лирическое звучание баллады (сопоставление подлинника и перевода см. во вступительной статье, т. 1 наст. издания).

    Напечатать балладу Жуковскому удалось только после долгих цензурных мытарств. В последние годы царствования Александра I начался разгул официального мракобесия и ханжества, что выражалось в крайней подозрительности цензуры. И в Москве и в Петербурге баллада была воспринята цензурой как безбожная и безнравственная. Главной причиной такого заключения было «кощунственное» соединение любовной темы с темой «Иванова вечера». «Иванов вечер», или «Иванова ночь», — канун народного праздника Купалы, переосмысленного церковью как празднование рождения Иоанна Крестителя (ночь с 23 на 24 июня). По этому поводу Пушкин писал в «Путешествии из Москвы в Петербург»: «В славной балладе Жуковского назначается свидание накануне Иванова дня; цензор нашел, что в такой великий праздник грешить неприлично, и никак не желал пропустить баллады Вальтер-Скотта» (А. С. Пушкин. Полное собрание сочинений в 10 томах, т. VII, М. — Л., изд. АН СССР, 1949, стр. 647). Цензура требовала коренной переделки: изменения названия, переработки финала, замены якобы изображенных

    Жуковским обрядов «греко-российской» церкви («панихида» и др.) несуществующими шотландскими обрядами и т. д. Особую активность в преследовании баллады проявил известный своей придирчивостью цензор А. С. Бируков, названный Пушкиным «трусливым дураком». Бируков восстановил против Жуковского петербургский цензурный комитет. В августе 1822 г. Жуковский обратился с жалобой на цензурный произвол к обер-прокурору синода и министру народного просвещения князю А. Н. Голицыну. В одном из писем к Голицыну он писал: «Главный порок сей баллады, по мнению гг. цензоров, есть заключение. Убийца от ревности и неверная жена скрываются друг от друга и от света в уединении монастырском... и в этом господа цензоры видят оскорбление монашеского сана... В переводе моем нет точного слова раскаяние единственно потому, что его нет и в оригинале, что я не хотел делать из стихов прозу и что самое слово здесь нисколько не нужно для полной ясности... Если бы не было защиты против подобных страшных и непонятных обвинений цензуры, то благомыслящему писателю, при всей чистоте его намерений, надлежало бы отказаться от пера и решиться молчать; ибо в противном случае он не избежал бы незаслуженного оскорбления перед лицом своего отечества» (см. «Исследования и статьи по русской литературе и просвещению» М. И. Сухомлинова, т. I, СПб., 1889, стр. 439 и сл.). Цензурная история баллады рассмотрена в примечаниях Ц. С. Вольпе к первому изданию «Стихотворений» Жуковского в большой серии «Библиотеки поэта», т. I, Л., 1939, стр. 403—406; в указанной работе М. И. Сухомлинова, стр. 436—447; в «Русской старине», 1900, т. CII, стр. 71—89 («В. А. Жуковский перед судом С.-Петербургского цензурного комитета»), и др. После длительных хлопот балладу удалось напечатать, изменив «Иванов день» на «Дунканов день» (в действительности такого праздника в Шотландии нет). По требованию цензуры Жуковский снабдил балладу примечаниями не только исторического, но и нравоучительного характера; как заметил И. В. Измайлов, последние явно ироничны (В. А. Жуковский. Стихотворения, Л., большая серия «Библиотеки поэта», 2-е изд., 1956, стр. 818).

    Жуковский переработал строфы 44-ю и 47-ю, не внося в них, однако, существенных перемен, кроме замены смутившего цензуру слова «знаменье» на «печать». В настоящем издании эти строфы, даны по печатному тексту; в рукописи они читаются;

    Строфа 44-я:

    И она, помолясь и крестом оградясь,
    Вопросила: «Но что же с тобой?

    Дай один мне ответ — ты спасен или нет?»
    Он печально потряс головой.


    И ужасное знаменье в стол вожжено,
    Напечатались пальцы на нем;
    На руке обожженной чернеет пятно:
    И закрыта с тех пор полотном.

    Замок Смальгольм действительно существовал на юге Шотландии, неподалеку от границы с Англией.

    Анкрамморская битва — кровопролитное сражение при деревне Анкраммур (1545); шотландское войско возглавлялось крупными феодалами Арчибальдом Дугласом и Вальтером Скоттом-Боклю, а одним из английских военачальников был лорд Эверс.

    — «высокий холм с тремя коническими вершинами, над самым городом Мельрозом, в который любопытные приезжают смотреть развалины великолепного монастыря» (прим. Жуковского).

    «...ты спасен или нет?..» — Имеется в виду «спасение души», прощение грешника богом на том свете.