• Приглашаем посетить наш сайт
    Грин (grin.lit-info.ru)
  • Людмила

    ЛЮДМИЛА


    «Где ты, милый? Что с тобою?
    С чужеземною красою,
    Знать, в далекой стороне
    Изменил, неверный, мне;
    Иль безвременно могила
    Светлый взор твой угасила».
    Так Людмила, приуныв,
    К персям очи преклонив,
    На распутии вздыхала.
    «Возвратится ль он, — мечтала, —
    Из далеких, чуждых стран
    С грозной ратию славян?»

    Пыль туманит отдаленье;
    Светит ратных ополченье;
    Топот, ржание коней;
    Трубный треск и стук мечей;
    Прахом панцири покрыты;
    Шлемы лаврами обвиты;

    Мчатся шумною толпой
    Жены, чада, обручении...
    «Возвратились незабвенны!..»
    А Людмила?.. Ждет-пождет...
    «Там дружину он ведет;

    Сладкий час — соединенье!..»
    Вот проходит ополченье;

    Миновался ратных строй...
    Где ж, Людмила, твой герой?
    Где твоя, Людмила, радость?
    Ах! прости, надежда-сладость!
    Все погибло: друга нет.
    Тихо в терем свой идет,
    Томну голову склонила:
    «Расступись, моя могила;
    Гроб, откройся; полно жить;
    Дважды сердцу не любить».

    «Что с тобой, моя Людмила? —
    Мать со страхом возопила. —

    «Милый друг, всему конец;
    Что прошло — невозвратимо;
    Небо к нам неумолимо;
    Царь небесный нас забыл...
    Мне ль он счастья не сулил?
    Где ж обетов исполненье?
    Где святое провиденье?
    Нет, немилостив творец;
    Все прости; всему конец».

    «О Людмила, грех роптанье;
    Скорбь — создателя посланье;
    Зла создатель не творит;
    Мертвых стон не воскресит». —
    «Ах! родная, миновалось!
    Сердце верить отказалось!
    Я ль, с надеждой и мольбой,
    Пред иконою святой
    Не точила слез ручьями?
    Нет, бесплодными мольбами

    Не цвести душе моей.

    Рано жизнью насладилась,
    Рано жизнь моя затмилась,
    Рано прежних лет краса.
    Что взирать на небеса?
    Что молить неумолимых?

    Возвращу ль невозвратимых?» —
    «Царь небес, то скорби глас!
    Дочь, воспомни смертный час;
    Кратко жизни сей страданье;
    Рай — смиренным воздаянье,
    Ад — бунтующим сердцам;
    Будь послушна небесам».

    «Что, родная, муки ада?
    Что небесная награда?
    С милым вместе — всюду рай;
    С милым розно — райский край
    Безотрадная обитель.
    Нет, забыл меня спаситель!» —

    Так творца на суд звала...
    Вот уж солнце за горами;
    Вот усыпала звездами
    Ночь спокойный свод небес;
    Мрачен дол, и мрачен лес.

    Вот и месяц величавый
    Встал над тихою дубравой:
    То из облака блеснет,
    То за облако зайдет;
    С гор простерты длинны тени;
    И лесов дремучих сени,
    И зерцало зыбких вод,
    И небес далекий свод
    В светлый сумрак облеченны...
    Спят пригорки отдаленны,
    Бор заснул, долина спит...
    Чу!.. полночный час звучит.

    Потряслись дубов вершины;
    Вот повеял от долины

    Скачет по полю ездок:
    Борзый конь и ржет и пышет.
    Вдруг... идут... (Людмила слышит)
    На чугунное крыльцо...
    Тихо брякнуло кольцо...

    Тихим шепотом сказали...
    (Все в ней жилки задрожали.)
    То знакомый голос был,
    То ей милый говорил:

    «Спит иль нет моя Людмила?
    Помнит друга иль забыла?
    Весела иль слезы льет?
    Встань, жених тебя зовет».—
    «Ты ль? Откуда в час полночи?
    Ах! едва прискорбны очи
    Не потухнули от слез.
    Знать, тронулся царь небес
    Бедной девицы тоскою?
    Точно ль милый предо мною?

    Ты опять в стране родной?»

    «Близ Наревы дом мой тесный.
    Только месяц поднебесный
    Над долиною взойдет,
    Лишь полночный час пробьет —
    Мы коней своих седлаем,
    Темны кельи покидаем.
    Поздно я пустился в путь.
    Ты моя; моею будь...
    Чу! совы пустынной крики.
    Слышишь? Пенье, брачны лики.
    Слышишь? Борзый конь заржал.
    Едем, едем, час настал».

    «Переждем хоть время ночи;
    Ветер встал от полуночи;
    Хладно в поле, бор шумит;
    Месяц тучами закрыт». —
    «Ветер буйный перестанет;
    Стихнет бор, луна проглянет;

    Слышишь? Конь грызет бразды,
    Бьет копытом с нетерпенья.
    Миг нам страшен замедленья;

    Краткий, краткий дан мне срок;
    Едем, едем, путь далек».

    «Ночь давно ли наступила?
    Полночь только что пробила.
    Слышишь? Колокол гудит».—
    «Ветер стихнул; бор молчит;
    Месяц в водный ток глядится;
    Мигом борзый конь домчится».—
    «Где ж, скажи, твой тесный дом?» —
    «Там, в Литве, краю чужом:
    Хладен, тих, уединенный,
    Свежим дерном покровенный;
    Саван, крест, и шесть досток.
    Едем, едем, путь далек».

    Мчатся всадник и Людмила.
    Робко дева обхватила

    Прислонясь к нему главой.
    Скоком, лётом по долинам,
    По буграм и по равнинам;
    Пышет конь, земля дрожит;
    Брызжут искры от копыт;
    Пыль катится вслед клубами;
    Скачут мимо них рядами
    Рвы, поля, бугры, кусты;
    С громом зыблются мосты.

    «Светит месяц, дол сребрится;
    Мертвый с девицею мчится;
    Путь их к келье гробовой.
    Страшно ль, девица, со мной?» —
    «Что до мертвых? что до гроба?
    Мертвых дом земли утроба». —
    «Чу! в лесу потрясся лист.
    Чу! в глуши раздался свист.
    Черный ворон встрепенулся;
    Вздрогнул конь и отшатнулся;

    «Близко ль, милый?» — «Путь далек».

    Слышат шорох тихих теней:
    В час полуночных видений,
    В дыме облака, толпой,
    Прах оставя гробовой
    С поздним месяца восходом,
    Легким, светлым хороводом
    В цепь воздушную свились;
    Вот за ними понеслись;
    Вот поют воздушны лики:
    Будто в листьях повилики
    Вьется легкий ветерок;
    Будто плещет ручеек.

    «Светит месяц, дол сребрится;
    Мертвый с девицею мчится;
    Путь их к келье гробовой.
    Страшно ль, девица, со мной?» —
    «Что до мертвых? что до гроба?
    Мертвых дом земли утроба». —

    Чую ранний ветерок;
    Конь, мой конь, быстрее мчися;
    Звезды утренни зажглися,
    Месяц в облаке потух.
    Конь, мой конь, кричит петух».

    «Близко ль, милый?» — «Вот примчались».
    Слышат: сосны зашатались;
    Слышат: спал с ворот запор;
    Борзый конь стрелой на двор.
    Что же, что в очах Людмилы?
    Камней ряд, кресты, могилы,
    И среди них божий храм.
    Конь несется по гробам;
    Стены звонкий вторят топот;
    И в траве чуть слышный шепот,
    Как усопших тихий глас...
    Вот денница занялась.

    Что же чудится Людмиле?..
    К свежей конь примчась могиле

    Вдруг — глухой подземный гром;
    Страшно доски затрещали;
    Кости в кости застучали;
    Пыль взвилася; обруч хлоп;
    Тихо, тихо вскрылся гроб...
    Что же, что в очах Людмилы?..
    Ах, невеста, где твой милый?
    Где венчальный твой венец?
    Дом твой — гроб; жених — мертвец.

    Видит труп оцепенелый;
    Прям, недвижим, посинелый,
    Длинным саваном обвит.
    Страшен милый прежде вид;
    Впалы мертвые ланиты;
    Мутен взор полуоткрытый;
    Руки сложены крестом.
    Вдруг привстал... манит перстом...
    «Кончен путь: ко мне, Людмила;
    Нам постель — темна могила;
    ́вес — саван гробовой;
    Сладко спать в земле сырой».

    Что ж Людмила?.. Каменеет,
    Меркнут очи, кровь хладеет,
    Пала мертвая на прах.
    Стон и вопли в облаках;
    Визг и скрежет под землею;
    Вдруг усопшие толпою
    Потянулись из могил;
    Тихий, страшный хор завыл:
    «Смертных ропот безрассуден;
    Царь всевышний правосуден;
    Твой услышал стон творец;
    Час твой бил, настал конец».




    Примечания

    Людмила. Закончено 14 апреля 1808 г. Напечатано впервые в журнале «Вестник Европы», 1808, № 9, с подзаголовком «Русская баллада» и примечаниями Жуковского: к заголовку — «Подражание Биргеровой Леоноре»; к словам Конь мой, конь, бежит песок... — «В песочных часах». Переработка баллады Г.-А. Бюргера «Lenore» («Ленора»), к которой Жуковский обращался трижды («Людмила», «Светлана», «Ленора»).

    «Ленора», основанная на немецких народных легендах, была характернейшим образцом преромантической поэзии, с ее интересом к народной (преимущественно средневековой) фантастике. В начале своей работы над балладами Жуковский особенно симпатизировал Бюргеру: «Шиллер более философ, а Бюргер простой повествователь, который, занимаясь предметом своим, не заботится ни о чем постороннем» (см. К. Зейдлиц. Жизнь и поэзия Жуковского, СПб., 1883, стр. 40).

    Решая задачи, стоявшие в то время перед русской литературой, стремясь создать балладу, Жуковский перестраивает образы и стиль «Леноры». Он, как говорили в то время, «склоняет» оригинал «на наши нравы». Упоминающаяся в подлиннике война 1741—1748 гг. между австрийской императрицей Марией-Терезией и прусским королем Фридрихом II заменена Ливонскими войнами (XVI—XVII вв.). В целях придания балладе национального колорита русского «средневековья» Жуковский употребляет старинные выражения — «рать», «дружина» и т. д. Жуковский не передал «простонародный» стиль оригинала; вместо сохраненной Бюргером грубоватой простоты народного языка ввел условную фразеологию «русских песен» в духе сентиментальной русской поэзии начала XIX века («бедная девица», «надежда-сладость» и т. д.). Имя героини умышленно заменено славянским именем Людмила. По сравнению с оригиналом в «Людмиле» переработан финал:

    у Бюргера нет изображения смерти Леноры, об этом только упоминается. Изменен размер — у Жуковского четырехстопный хорей вместо четырехстопного ямба.

    Современник Жуковского, поэт П. А. Катенин, создал свой вариант переложения «Леноры» — «Ольга» (1816). «Простонародность» оригинала в «Ольге» не только сохранена, но даже усугублена, соответственно катенинскому пониманию народности. В 1816 г. возникла полемика по поводу «Ольги» между Н. И. Гнедичем, сторонником Жуковского, и А. С. Грибоедовым, сторонником Катенина (см. вступительную статью в т. 1 наст. издания).

    «Тогдашнее общество бессознательно почувствовало в этой балладе новый дух творчества и — общество не ошиблось» (Полное собрание сочинений, изд. АН СССР, т. VII, М., 1955, стр. 169).

    Раздел сайта: