Поиск по творчеству и критике
Cлово "HEART"
Входимость: 1. Размер: 88кб.
Входимость: 1. Размер: 46кб.
Входимость: 1. Размер: 85кб.
Примерный текст на первых найденных страницах
Входимость: 1. Размер: 88кб.
Часть текста: наследство. Т. 96 М., Наука, 1982 1. Первое знакомство с поэзией Мура в России; его ранние ценители и переводчики. - Берлинский театрализованный праздник. 1821 года в честь петербургских гостей на тему повести Мура. "Лалла Рук". - Первый перевод Жуковского из Мура ("Пери и ангел") и его судьба в русской литературе. - Происхождение цикла стихотворений о "Лалле Рук" Жуковского. - Стихотворения Жуковского ("Мечта", "Пери", "Бедуинка") и их немецкие оригиналы, восходящие к Муру В представлении русских читателей 30-х годов имя Томаса Мура (1779 - 1852) связывалось прежде всего с Байроном: его знали как друга автора "Чайльд Гарольда", как человека, которому были завещаны бумаги и мемуары поэта, впоследствии Муром уничтоженные; он был известен как биограф Байрона и его комментатор. Но Мура как поэта - эпика и лирика - знали у нас и раньше. С начала 20-х годов имя его мелькает в переписке русских литературных деятелей и затем все чаще встречается на страницах периодической печати. Д. Н. Блудов в письме к И. И. Дмитриеву из Лондона (6 апреля/25 марта 1820 г.) так отзывался о поэтической репутации Мура и о месте, которое отводилось ему его соотечественниками на британском романтическом Парнасе: "Как у нас на Руси, в Московском университете удивляются одному Мерзлякову, в Беседе - только Шихматову, в доме Оленина - Гнедичу, так и здесь ирландцы с упрямством и запальчивостью ставят всех выше своего земляка Мура, которого мы, "арзамасцы", могли бы назвать английским Батюшковым; шотландцы готовы сражаться за поэмы, а особенно за романы, в самом деле прекрасные, Вальтер Скотта, как в старину сражались за свою независимость; наконец, англичане, и более других...
Входимость: 1. Размер: 46кб.
Часть текста: к ним то, что я теперь чувствую. Пусть разборчивая холодность займет место разгоряченного воображения и юной пылкости; но она тем больше удостоверит меня, и холодный рассудок сожмет, может быть, мое сердце для других, но - не для них, и согревающее дружество оттает и в старости оледенелое сердце, бедное сердце, - и издалеку, может быть (Бог знает, куды вихрь времени и обстоятельств может занести нас), и издалеку теплота дружбы будет действительна на грудь мою; дай Бог, только дай Бог, чтобы эти простые сердечные ощущения не затмились, дай Бог, чтобы не переменились они. На Мерзлякова грудь я надеюсь, как на вечную гранитную скалу. Жуковский добр, очень добр: лишь бы только мрачная злоба людей не впечатлела, не врезала в мягкое его сердце недоверчивости, ненависти к людям. Он от доброты же своей может или возненавидеть или полюбить человечество; первое обыкновенно чаще случается, но он, кажется, не вынесет продолжительного, беспрестанного отвращения к людям; это чувство может задавить его, и для того, хоть он вечно будет обманываться в людях, - он вечно будет любить их. ИЗ ПИСЕМ К БРАТУ, Н. И. ТУРГЕНЕВУ (1808--1810) 23 июля 1808. <...> Жуковский еще более мне полюбился, и я дружбу его почитаю лучшим даром Промысла. По талантам, по душе и по сердцу - редкий человек и меня любит столько же, сколько я его. <...> 20 декабря 1809. <...> Жуковский пишет прекрасно об игре Жорж 1 , которая... восхищает теперь Москву своим трагическим талантом. Никогда еще на русском такой умной и тонкой критики не бывало, как критика Жуковского. Прекрасный талант! <...> 15 октября 1810. <...> С Жуковским мы теперь довольно часто переписываемся, и я хочу...
Входимость: 1. Размер: 85кб.
Часть текста: живут на высотах созданья. В. А. Жуковский. Орлеанская дева Я верую в пророчества пиитов. Нет, не вотще в их пламенной груди Кипит восторг: благословится подвиг, Его ж они прославили заране! А. С. Пушкин. Борис Годунов 1. 24 октября 1273 г. в коронном граде Карла Великого Ахене граф Рудольф Габсбургский, могущественный и храбрый феодал, был избран коллегией из семи курфюрстов императором Священной Римской империи * . Избрание Рудольфа прекратило многолетнюю разорительную войну и положило начало австрийской династии Габсбургов. В августе 1803 г. немецкий поэт Фридрих Шиллер написал балладу, посвященную коронационному пиру императора Рудольфа. Могучий владыка был представлен в ней добрым христианином и искренним почитателем муз. В марте–апреле 1818 г. русский поэт Василий Жуковский перевел балладу Шиллера об ахенском пире, превратив графа Габсбургского в еще более набожного, чем в оригинале, государя. Оба поэта, разумеется, идеализировали средневекового цесаря. В случае Шиллера такая идеализация понятна: в начале века, накануне нашествия Наполеона, имя старинного объединителя Германии звучало либо как патриотический призыв к воссоединению раздробленной страны, либо как горькая констатация навсегда утраченной политической и духовной цельности 1 . Но зачем этот государь и история его ахенской коронации понадобились русскому поэту? Что мог значить образ Рудольфа Габсбурга для русских читателей, которые, по справедливому замечанию современного ученого, едва ли были осведомлены в перипетиях германской средневековой истории и...